В нашей части Европы настолько часто делили и передвигали туда-сюда государственные границы, что сам геополитический процесс лег в основу некоторых анекдотов. Таких как о старике, который жил в городе Пшемысль на бульваре имени “Трех Иосифов”. До Первой мировой войны это был бульвар имени императора Австрии Франца Иосифа I. После Первой мировой - бульвар имени главы возрожденного Польского государства Иосифа Пилсудского. А после Второй мировой - бульвар имени Иосифа Сталина. Или чего стоит анекдот о старушке, которая прожив всю жизнь в одном доме на одной улице,  успела побывать гражданкой Австро-Венгрии, Западно-Украинской народной республики, Чехословакии, Венгрии, СССР и Украины. А жила она в славном городе Ужгороде...

Но не обязательно ограничиваться XX веком. Люльерка - а именно в Варшаве называли эту крохотную женщину, переиначивая ее фамилию Люлье - героиня моей грустного повествования, путешествовала немного. Образование она якобы получила в французском городе Люневиль, который до сих пор помнит польского короля в эмиграции Станислава Лещинского. С великим стольником литовским Станиславом Понятовским она познакомилась в Париже, куда потом ездила через Вену с секретными дипломатическими поручениями. И при этом пережила в Варшаве восемь эпох! Здесь Генриетта Люлье пережила избрание последнего короля Польской Республики, волнения Барской конфедерации, “Ренессанс короля Станислава Августа” 1770-х годов, патриотические потрясения конца 1880-х годов, Четырехлетний сейм, Тарговицу, восстание и развал государства. И наконец, став свидетельницей почти забытого периода прусской Варшавы, она скончалась в этой европейской столице 22 декабря 1802 года. Она - маленький человечек, карлица, любовница, курьер с мудрыми, маленькими, черными глазами - в течение всей своей жизни оказывалась в центре исторических вихрей, проходивших через Европу.

Искатели секретных пружин

Впрочем, не настолько она была маленькой и незаметной. Генриетта Люлье притягивала внимание сторонников тайных сговоров, альковных тайн и искателей “тайных пружин”. Она появляется как героиня романа ныне забытого писателя-романтика Доминика Магнушевского (“Встреча художника Баччарелли”, год издания - после 1839 г.) и незабываемого романа Мануэлы Гретковской (“Фавориты”, 2020 г.). с удивлением замечу, что последнее произведение - бойко сочетающее в себе прозаические, слегка грубоватые размышления о приемах fellatio и диалоги российского посланника Николая Репнина с королем Станиславом, обманчиво напоминающие стенограммы допросов офицеров 4-го отдела МВД, и сатиру на взяточничество, карой за которую станет распятие на березовом кресте (!) на Краковском предместье – печатал не еженедельник “Нет”, а издательство “Знак”. Доходный дом на Краковском предместье Варшавы, названный “Люльерка” по имени его владелицы, является неотъемлемым элементом литературных панорам Старой Варшавы, будь то в произведениях Юзефа Игнация Крашевского или Виктора Гомулицкого.

Однако и в вышеупомянутых и более серьезных произведениях к мадам Люлье обычно относятся серьезно. Как к важному инструменту закулисной дипломатии Станислава Августа. Как к администратору и распорядителю многочисленных интриг.  Выражаясь языком Мануэлы Гретковской, она была селектором в опочивальне польского короля. Как некий иронический двойник князя Потемкина, игравшего аналогичную роль по отношению к Екатерине II.

Генриетта Люлье частенько ездила в официальные поездки и миссии. “Например, весной 1771 года она вместе с племянницей короля Марией-Терезой Понятовской, камергерами Гутаковским, Линдом и Геннекеном  выехала в Вену. В июле она уже была в Париже, где связалась с мадам Жоффрен, хозяйкой известного литературного салона, которая оказалась множество услуг будущему королю Станиславу Августу”, - рассказывает Эдмунд Рабович, исследователь личности Генриетты Люлье. Она носила письма и передавала приглашения. В стенах ее дома находилось место и для салонов, и для близких свиданий, где сам король появлялся инкогнито.

      Подписывайтесь на наш фейсбук  
  Это все правда. Но я чувствую, что подобные истории придают Генриетте слишком большую серьезность. Как будто ей дали слишком большого размера туфли на высоченных каблуках. Кстати - несмотря на свой крохотный рост, на каблуки она почти не вставала. Зато щедро пользовалась румянами и белилами. То есть из дамы, которая, как шарик сахарной ваты, легко катилась через пертурбации эпохи, делают гофмейстершу, управляющую монаршим двором.

Каббалистка и обивщица мебели

А может она была кем-то еще. Кто знает Восемнадцатый век, как никакая другая эпоха, вымученно описан в учебниках истории и литературы. Герои, плоские и белые, как полотно, выходят из инквизиторского котла, пишут бесконечные трактаты о разуме, об эффективных советах и ​​пользе мощения улиц. Пишут их, пока школьник не заснет крепким сном над биографией епископа Игнация Красицкого. Между тем это была чудесная и разношерстная эпоха, изобилующая магами, масонами и магнетизмом, в которой, как и теперь, вместо осмеянной метафизики процветали самые дикие суеверия. А якобы жесткое “разделение на сословия” было настолько условным, что жена обойщика мебели могла принимать послов...

Например, Люльерка, а точнее - Генриетта Софья из семьи Пушет (в замужестве Люлье). Само звучание ее имени уже мотивирует написать биографию! Итак, Генриетта Софья из семьи Пушет… Некоторые историки, например, закаленный варшавист Станислав Шениц, вслушиваясь в фонетическое звучание её имени, сопоставляет его с именем Симона Антуана Л'Юлье. Этот швейцарский математик мучил топологией не только детей князя Адама Ежи Чарторыйского, у которого находился на жалованьи учителя, но и всех учеников Национальной комиссии по образованию, для которых он написал учебник по геометрии. Другие, слыша термин “каббалистка”, упоминаемый в биографиях Генриетты Софьи, и не зная, что речь идет об обычном раскладывании пасьянсов, уносятся в своих теориях к франкистам, марранам и тайным сговорам варшавского света и последнего короля Польши.

Между тем Генриетта Софья происходила из респектабельного французского рода мелкопоместного дворянина, связавшего свою судьбу с Речи Посполитой еще при саксонском Августе. Дед Люльерки, Якоб Бенедикт Пюше де Пюже, был секретарем Августа II Сильного и служил посланником в Риме. Его сын Бенедикт уже звался Пушетом и управлял соляными складами. Умер рано. Его рано осиротевшая дочь, героиня нашего повествования Генриетта Люлье, могла рассчитывать на покровительство семьи Понятовских. Семья помогла ей со “стипендией” на образование во Франции и устроила брак с камергером Августа III Антуаном Люлье.

Ах, эти супружеские пары эпохи Просвещения, у которых могли бы поучиться сегодняшние завсегдатаи светских приемов, подиумов и “фотозон”, энтузиасты скроенных-перекроенных, пэчворковых или “лоскутных” семей! Генриетта была второй женой камергера Антуана Люлье. С ним Генриетта рассталась перед его ранней смертью. А след по его двух сыновьях от первого брака затирается где-то между кормилицами и школой пажей. От мужа она унаследовала знакомство с краковским епископом Кайетаном Солтыком и первое из прозвищ, которые дала ей Варшава. В Варшаве ее прозвали “обойщицей”. Потому что камергер Люлье, прежде чем получить вышеуказанный титул, занимался обивкой и украшением королевских покоев, то есть был “обойщиком мебели”.

Самый необычный портрет

Но “обойщица” - это только начало! Что же было дальше, когда в начале 1960-х годов ее связи с молодым Станиславом Понятовским, тогда еще стольником литовским и (номинальным) перемышльским старостой, стали теснее? Общественное мнение приписывало ей роман с королем (вероятно, ошибочно) и его старшим братом Казимиром (высокая степень вероятности).

  Политическая роль Люльерки заключалась прежде всего в посредничестве, облегчении контактов, налаживании связей с людьми, к которым неуместно было посылать камергеров или гонцов в королевских ливреях. Так что следующие ее прозвища были: “почтальонка” - в связи со своей деятельностью, и “карлица” из-за маленького роста. Следующие друг за другом прозвища не очень уместно цитировать или, по крайней мере, переводить. Даже высший свет того времени, хотя и был возмущен любовными похождениями Люлье, вуалировал пикантные комментарии о ней завесой французского языка, дабы не шокировать людей более низкого происхождения. Эта практика мне нравится больше, чем грубая прямолинейность Гретковской. Поэтому я могу лишь процитировать мнение о портрете Люльерки, кисти Яна Иеронима Грандиса, придворного живописца короля Станислава Августа. Ее образ, для которого она позировала “не так, как все” и который король подарил своему брату, злоязычный варшавский свет изволил прокомментировать словами: Grandis ne peint que des bas endroits» (“Грандис рисует только “вид снизу”)

Это мог бы быть самый своеобразный портрет, на сто лет опередивший знаменитые полотна Гюстава Курбе. Французский художник прославился тем, что в своих картинах отказался от романтических трактовок в пользу жизненной правды с примесью сатирической интонации. Но действительно ли на том портрете Генриетты Софьи было изображено это?

Портрет, к сожалению, пропал. Однако до наших дней сохранилась сатирическая гравюра 1764 года, которая лучше всего свидетельствует как об остроте языка Варшавы тех лет, так и о ее интеллектуальном блеске. В юмористическом, фиктивном списке вновь созданных изданий (“Реестр вновь изданных книг”) Генриетте Люлье приписали авторство трактата “Коллекция красок и их применение согласно лекциям Ньютона”!

Расшифруем это варшавское злоязычие. В описываемый нами период работы английского ученого Исаака Ньютона еще не были переведены на польский язык. Однако в обращении уже ходили французские переводы его изысканий в области оптики. Это были труды, посвященных дисперсии цвета, то есть его разложению призмой. А Генриетта Софья славилась даже среди тогдашних модниц своей смелостью в выборе пудры, помад и румян. Такая яркость и привлекала внимание, и возмущала. Раздражая светское общество  настолько, что имя мадам Люлье шутки ради связали с исследованиями английского физика.

Это можно сравнить с тем, как если бы в сегодняшней Польше высмеиванию со стороны приверженцев “правого” направления подверглась феминистка Сильвия Хутник, отличительным знаком которой являются разноцветные волосы. Как если бы приверженцы традиционных ценностей делали это не напрямую, а проводили параллели с законом Хаббла-Лемерта, описывающего расширение Вселенной, а также фиолетовое смещение некоторых галактик. И если бы большинство оценило эту, скажем так, сочную, шутку!

Монетизация Венеры

Ну что ж, значит славится наша Люльерка яркой губной помадой, нестандартными портретными позами, роскошным особняком под номером 371 на Краковском предместье Варшавы (подарок брата короля, Казимира Понятовского), ставшим модным местом для тайных свиданий, и небольшим дворцом Эрмитаж в парке Королевские Лазенки. Крышу этого миниатюрного Эрмитажа видно, если встать рядом с памятником Яну III Собесскому. И вдруг… Вдруг мадам Люлье исчезает из светских упоминаний, сатир и приватной корреспонденции, как будто кто-то вырывает пачку страниц из рукописи. Скорее всего, именно так и произошло.

А может умерла, может заболела? Потому что после того, как летом 1773 года Генриетта Софья отправилась с очередной деликатной дипломатической миссией на Запад, слух о ней затих. Тогда она поехала во французский курорт Спа, а осенью выдвинулась в Париж, который должна была показать Станиславу Понятовскому, сыну Казимира. В тот же период о Люльерке появляется спорадическая информация. В основном это упоминания о ремонте в Эрмитаже на средства короля. Особенно об обивке мебели (и опять этот след “обивщицы мебели”!).

Но нет! Летом 1796 года, через 23 года после ее парижской поездки, мы читаем о том, что Люльерка посетила город Гродно, куда 120 российских драгун интернировали Станислава Августа, последнего короля Речи Посполитой. Прибыла ли она туда с секретной миссией? Должна ли была установить связь с опальным королем, пересчитывая силы после сражения под Мацеёвицами?

Где там! Пусть такими вещами занимаются полковник Иоахим Дениско в Валахии или генерал Ян Генрик Домбровский в Ломбардии, это мужские дела. Генриетта Софья ссорится с королем чисто по-женски. Из-за обстановки своего виллы Эрмитаж в парке Королевские Лазенки, которую обанкротившийся Станислав Август хотел бы продать с аукциона, чтобы появились наличные на “мелкие расходы”. Но согласия нет. “Мои грелки для постели! – возмущенно восклицает Люлье. - “Мои этажерки!” Наконец, после долгого торга, при посредничестве дипломата Николая Репнина, кстати, завсегдатая доходного дома на Краковском предместье, Софья соглашается продать статую Венеры, полученную много лет назад в подарок от короля.

Продажа Венеры как символическое прощание со своей бурной и любвеобильной натурой? Мол, пора становиться благочестивной старушкой? Нет же!. В тот период ей удалось вскружить голову находившемуся в изгнании в Варшаве адъютанту короля Франции (впоследствии Людовика XVIII) Филиппу Флери и сделать его душеприказчиком своего имения. Это было нетрудно, так как ссыльный Бурбон, остававшийся в Варшаве полуинкогнито как граф де Лилль, жил на Краковском предместье “сквозь стену”, в доме под номером 372...

Щебет соек

Завещав доходный дом и доходы от него родственникам Пушет (в том числе священнику Юзефу Пушет), не забыв о служанке Регине Петраш, маленькая мадам Люлье скончалась на своей вилле Эрмитаж в Королевских Лазенках в Варшаве 22 декабря 1802 года.

Как мало захоронений сохранилось с тех лет! Останки Станислава Августа кочевали из Петербурга через город Волчин в Варшаву, и кто знает, в каком состоянии находятся останки после этих скитаний? Казимеж Понятовский был сначала похоронен в уже несуществующим костеле в Уяздове, на месте сегодняшнего дворца Бельведер в Варшаве, после 1818 года его останки были перенесены в братскую могилу в церкви святого Креста, и там их след теряется в развалинах после Варшавского восстания 1944 года. А Генриетту Софью, как она похоронили на варшавском кладбище Повонзки, так она там и покоится в безопасности уже 220 лет.

Сохранилась даже ее надгробная эпитафия! Немного осыпавшаяся, со сколами и трещинами на буквах, но все же ее можно прочесть. “Лежат тут останки дворянки Софьи из рода Пушет, в замужестве Люлье. Пришедшая на свет 1716 года 21 мая славилась многими  добродействами, милосердием в особенности, помощью бедным до последней минуты жизни и христианским состраданием человечеству. Жизнь свою закончила в Варшаве декабря 22-го 1802 года. Вздыхая ей вослед просит за нее у Бога друг ее (неужели полковник Флери? - прим.автора.) посвятивший усопшей сеё надгробие”. и далее надпись по-немецки, как и положено в прусской Варшаве: “Er stein deckt die gebeine der (...)Wit wetensophiaLuillieigeb:b (...) S v puget gel.d.21 m (...) 22 decbr.1802 ali 8 (...) Ang war hire laufbahn aber…. Что можно перевести как “Сей камень скрывает кости вдовы Софьи Люлье в девичестве Пушет, покинувшей сей мир 22 лекабря 1802 года… Она вдохновляла…”

  Красивые слова. Они воздают должное усопшей. Но что поделать, что всякий раз, когда я вспоминаю мадам Люлье, мне на ум приходит совершенно другая эпитафия?

Американский поэт Эдгар Ли Мастерс рубежа XIX и XX веков, известный произведением “Антология Спун-Ривер” (М.: Худ.лит.,1990.), создал его в форме собрания надгробных эпитафий жителей вымышленного городка, затерянного между штатами Индиана и Иллинойс. Уникальная и трогательная коллекция о жизни и смерти более 200 персонажей. Сборник эпитафий стоит прочесть. Во-первых, как поэтический шедевр, вдохновлявший американо-британского поэта Т.С. Элиотта и Збигнева Герберта. А во-вторых, как напоминание “Memento mori”. И тот, кто решит прочитать эти стихи, вероятно, также найдет эпитафию девушки, “родившейся в Веймаре, от матери-француженки и отца-немца…” в переводе Михаила Визеля.

Я родилась в Веймаре
От матери-француженки
И отца-немца, ученого профессора,
Осиротела в четырнадцать лет,
И стала танцовщицей под именем Русская Соня.
Туда-сюда по парижским бульварам,
Мимолетные романы со всякими герцогами и графами,
А потом - с бедными художниками и поэтами.
Сказав адьё четырем десяткам лет, я отправилась в Нью-Йорк
И встретила на борту старого Патрика Хаммера,
Краснолицего весельчака, перевалившего за шестьдесят,
Который возвращался, распродав целое судно скота
В немецком городе Гамбурге.
Он привез меня в Спун-Ривер, и мы жили здесь
Двадцать лет - все думали, что мы муж и жена!
Этот дуб надо мной - любимое гнездовье
Соек, что чирикают да чирикают все дни напролет.
И пускай их! Даже мой прах хохочет,
Думая о том, какая забавная шутка - жизнь.


  –Войцех Станиславский

TVP ЕЖЕНЕДЕЛЬНИК. Редакторы и авторы

  –Перевод: Светлана Черепанова