В XIX веке в высокой поэзии оплакивалась уходящая эпоха парусных кораблей: стройные и бесшумные шхуны, парящие, словно соборные арки. Им пришлось уступить место закопченным, тяжелым и дымным пароходам, которые на самом деле имеют два преимущества: они во много раз тяжелее и обычно быстрее – особенно когда наталкиваются на морской штиль в течение нескольких недель. Забыты были те недели тишины, без воды, под палящим солнцем, с червями, копошащимися в тухлом соленом мясе. О стоицизме, который требовался, чтобы взирать на растущие перед глазами скалы, когда корабль, гонимый ветром, не имел возможности маневрировать – люди вздыхали при мысли об альбатросах, музыке ветра в такелажах и этом тоска прошла долгий путь со времен поэзии Стефана Малларме и до криков в лачугах в пабах, специализирующихся на этом жанре музыки и клиентуры.

Ракушки и контейнеровозы

Гораздо меньше песен было написано о теплоходе SS Бельгийский, экспедиции Адольфа Эрика Норденшельда и гарпунах Отто Свердрупа. Однако контраст между этими скорлупами и контейнеровозами и танкерами – которые с каждым годом все шире распространялись по Северному морскому пути, оставляя нефтяные следы настолько широкими, что их можно было увидеть из космоса – гораздо больше, чем между средней шхуной и паровозом, переправляющимся через Атлантику. В игру вступает разница в масштабах как корабля (корабли, плывущие сегодня у берегов Новой Земли и Сибири, примерно в тысячу раз крупнее, чем корабли столетней давности), так и маршрута: глобальное потепление, в которым, похоже, уже никто не сомневается (скептики до сих пор спорят об определении его причин), обнажает сотни километров черных гравийных берегов, которые, вероятно, станут зелеными примерно через дюжину лет. Они скользили по льду, белому, переливающемуся темно-синему, зеленому и сиреневому.

Сегодня полярную ночь освещают галогенные фонари на носу и светодиоды в каютах, а жившие тогда были приговорены к шести месяцам пламени лампы Игнация Лукасевича. Сейчас они ориентируются по спутниковой навигации и Starlink, а если и используют гидролокатор, то только для того, чтобы не задеть заблудшего тюленя, ведь рельеф дна уже давно заложен в память навигационных систем. Они плыли в абсолютную неизвестность: даже не “ubi leones”: ubi nunquam. В темноту и мороз, надеясь достичь ледяного вихря на вершине Земли, вроде того vortex, который каждый из нас носит на макушке, пока не облысеет.

Их было несколько поколений: в истории географических открытий до сих пор фигурирует Пифей Массалийский, современник Аристотеля, который наверняка плавал на Британские острова, вероятно, в Исландию, и дальше — кто знает, поскольку в “Peri Okeanos” он писал о стирании разницы между морем и сушей, о ледяной “крупе”, через которую невозможно плыть и которая сковывает корабль? Мы знаем о нескольких викингах, приплывших на Кольский полуостров, в том числе об Оттаре Халогаландском в X веке; следующие столетия поглощены тишиной.

Торговля с Россией всегда выгодна

Дальнейшие попытки штурма так называемого Северо-Восточного прохода были предприняты только в XVI веке, с ростом держав Европейского Севера: Англии, Швеции и Нидерландов. Ричард Канцлер беседовал с русскими (новгородскими) купцами в тулупах и мехах, Стивен Боро доплыл до Карского моря, Вильгельм Баренц, голландский купец и мореплаватель, мечтавший о Новой Земле, Het Nieuwe Land, встретил свою судьбу во льдах Шпицбергена. “Малый ледниковый период” XVII и XVIII веков не способствовал миграции вдоль северных берегов Евразии. Чтобы предпринять новые попытки, потребовался оптимизм эпохи пара и электричества.

    Подписывайтесь на наш фейсбук  
     А в драмах тогда не было недостатка, в том числе и американский крейсер “Жаннетт”, который под командованием Джорджа Вашингтона Де Лонга застрял во льдах севернее Берингова пролива. Почти два года он дрейфовал вместе с ледяным полем у берегов Восточной Сибири, прежде чем треснул под давлением льда. Большая часть экипажа утонула в ледяных водах Лены, пытаясь добраться на запад, где должна быть какая-то цивилизация.

Трагедия, как это часто бывает, стала началом открытия, когда три года спустя останки “Жаннетт” — включая документы, подписанные Де Лонгом, и одежду членов экипажа — выбросило на западное побережье Гренландии, недалеко от поселение Юлианахааб. Как они туда попали? К счастью, о телепортации еще никто не слышал, поэтому объяснение было одно: лед не циркулировал в Северном океане хаотично, а кружился, движимый океанскими течениями и вращением Земли. А может быть, ледяные плиты тоже движутся на высоте Северного полюса?

Эту гипотезу выдвинул двадцатилетний Фритьоф Нансен, биолог, альпинист и лыжник, сотрудник музея в Бергене – и ему удалось убедить в своей гипотезе (которая с некоторыми поправками оказалась верна) значительную часть норвежской элиты. А если так, - рассуждал Фритьоф, - может быть, проплыв достаточно далеко на север, прежде чем корабль покроется льдом, удастся достичь полюса вместе с ледяным полем?

”Фрам” врастает в лед

Убедил и в этом. Надежда на то, что Норвегия получит символическое преимущество над Швецией, от которой она все больше дистанцировалась, вероятно, имела немаловажное значение. Выступления перед Географическим обществом и парламентом, общественные сборы и бюджетные субсидии – благодаря им в 1891–1893 годах удалось построить “Фрам”: неразрушимый, напоминающий ореховую скорлупу, который должен был уплыть в ледяные поля. где была уничтожена “Жаннет”. Впервые лед окружил корабль у мыса Челюскин 5 октября 1893 года — до конца месяца корабль застрял посреди ледяного поля.

Однако это было только начало экспедиции. После полутора лет рулежек, в результате которых “Фрам” слишком медленно приближался к Северному полюсу, в феврале 1895 года Нансен вместе с опытным водителем собачьих упряжек Ялмаром Йохансеном решил отправиться на лыжах, с припасами, везенными на санях, в сторону полюса. Корабль продолжал дрейфовать.

Фритьоф достиг 86 градусов северной широты, но там решил повернуть назад; Припасы закончились быстрее, чем ожидалось, поход по бескрайней равнине из ледяных глыб, сложенных в несколько этажей, был практически невозможен. Его и Яльмара ждала еще одна зима на северных берегах архипелага, составлявшего Землю Франца-Иосифа. “Фрам” под командованием Отто Свердрупа в это время, согласно гипотезе Нансена, дрейфовал в сторону Шпицбергена.

Интересно, насколько потускнело очарование этих экспедиций, точнее, как оно воспринималось одним, может быть, двумя или тремя поколениями. Мальчики всегда играли в солдатиков и будут продолжать это делать, пока “токсичная мужественность” не будет окончательно искоренена. Поколение или два, но весь мир играл в ковбоев и индейцев, вероятно, во времена наших бабушек и дедушек, а не наших отцов. Была мода на космонавтов, была мода на танкистов – но, похоже, мало кто переживал историю полярных экспедиций так сильно, как польские подростки, читавшие книги Алины и Чеслава Центкевичей.

Полярный ящик

Стоит ли противостоять памяти 40-летней давности? “Не оставляй ничего на память: из твоего ящика / Поднимется дым, ядовитый для твоего дыхания” — предупреждает Чеслав Милош, но делает это несколько иронично. Судьба (точнее – членство в жюри премии фонда Identitas) забросила меня в Тромсе; туман в аэропорту был постоянный, у меня было полтора часа, чтобы добежать от мотеля до местного Музея полярных экспедиций. Открыть ящики?

Сам музей обладает очарованием многих подобных провинциальных заведений, общих со святынями Клио в Турошуве, Тайланкуре и Тромсе. Дама на кассе странно надутая и жестом показывает, куда положить карту, сувенирная лавка оказывается кучей пыльных кружек по абсурдным ценам (в Тромсе до сих пор в них воткнуто бесчисленное количество шестицветных флажков - может ли это быть неизвестным нам аспектом полярных экспедиций?), диорамы нельзя посещать людям с аллергией на пыль. Тем не менее, там можно многому научиться.

Признаков мужества перед лицом пустоты немало: печальные хлопья олова, скорее всего, остатки рожка, которым участники Баренцовой экспедиции перекликались в тумане. Освещенная жутким синим светом, напоминающим о ядерных авариях, реконструкция хижины, в которой зимовали члены охотничьих отрядов, охотившихся на лисиц, медведей, моржей и тюленей. Пять минут в этой хижине позволяют прекрасно понять уникальность и успех норвежской литературы начала XX века: во тьме мерцает пламя керосиновой лампы, в плеере слышен свист ветра и вой собаки, на плите гаснет едва теплый чайник. Так будет – по сохранившимся карандашным записям путешественника 1911 года – еще 187, 186, 185 дней.

Гуманитарная кирка

Однако тюленей они поймали очень много (Норвегия с большими колебаниями подписала в 1960-х годах конвенции, ограничивающие охоту). В залах музея преобладают чучела тюленей всех видов: лахтаки и гренландские тюлени, кольчатые нерпы и серые тюлени — они смотрят огромными стеклянными глазами, совсем как в фильмах Агнешки Холланд.

Самые необычные — тюленьи шкуры: почти идеально круглые, как гигантский торт или развернутое цыганское платье. Как и в каждом провинциальном музее, повсюду таблички, запрещающие трогать, но все – и взрослые, и дети – как только грозная дама за стойкой перестает на них смотреть, протягивают руку и поглаживают эти кружочки, мягкие и пушистые, как ничто другое на свете. Немного ласково, немного извиняюще, тем более что в музее есть и кусочек юмора в очень нордическом духе: на массивной, окрашенной в коричневый цвет кирке установлена табличка с пояснением на норвежском и английском языках: Najbardziej niezwykłe są focze skóry: niemal doskonale okrągłe, jak gigantyczny placek lub rozłożona cygańska suknia. Jak w każdym muzeum prowincjonalnym, wszędzie wiszą tabliczki z zakazem dotykania, ale wszyscy – i dorośli, i dzieci – kiedy tylko groźna pani z kasy przestaje patrzeć w ich stronę, wyciągają rękę i głaszczą te kręgi, miękkie i puszyste jak nic w świecie. Trochę z czułością, trochę z przeprosinami, zwłaszcza, że muzeum oferuje też kęs humoru w bardzo nordyckim duchu: potężny, brązowo poplamiony kilof opatrzony jest tabliczką z objaśnieniem po norwesku i angielsku:

“Хаккапик, инструмент, используемый для уничтожения детенышей тюленей. Тюленя сначала оглушали тупым концом, а затем острым концом протыкали ему череп и разрывали мозг. Это чрезвычайно гуманный и безболезненный метод”.

Как ни странно, я приехал сюда не для того, чтобы исследовать отголоски норвежского гуманизма полувековой давности. Я поднимаюсь по скрипучей лестнице на верхний этаж, где находятся остатки тщательно реконструированного каяка Нансена: за несколько лет до этого он научился его устройству от гренландских инуитов, которым мы обязаны словом “каяк”.

Он построил его сам из остатков удочек, саней, также построенных по образцу инуитских транспортных средств (камутиик), и тюленьих шкур, а затем сшил их между собой нитками из их кишок. Бесстрашный моряк в диких водах Ливца, Вкры и Ханьчи - я открываю витрины (и так я уже подвергал себя воздействию духов консервации, гладя тюленьи шкуры) и рассматриваю каяк вблизи.

Бамбуковые леса выглядят так, будто не могут выдержать трехлетнего ребенка: бамбуковые жердочки имеют толщину три, а то и четыре миллиметра. На этой хрупкой решетке натянута рваная кожа с клочьями щетины. Отверстие, в котором сидел каякер, сделано из скрученного в круг куска бамбука, дополнительно обшитого мягкой кожей – она не прилипает к телу, вода заливается внутрь с каждой волной Северного океана. Для последних вещей полярников – оружия, компаса, записок, еды – было сшито несколько карманов, завязанных сверху ремнем.

Я читал рассказы об астронавтах, выходящих в космос на орбите Земли в скафандрах с логотипом НАСА: любая щель могла за секунду превратить их в гуманоидный кусок льда. Но плыть зонтиком из тюленьей шкуры, натянутым на остатках удочки, над черными водами Северного Ледовитого океана площадью пятнадцать с половиной миллионов квадратных километров (ну и что, что большая его часть покрыта льдом)? Ну, для этого нужно было быть Фритьофом.

– Войцех Станиславски

 TVP ЕЖЕНЕДЕЛЬНИК. Редакторы и авторы

– Перевод Надин Алейник