Символическим началом французской колонизации Африки можно считать заседание парламента 28 июля 1885 года, посвященное совершенно анекдотичному, с точки зрения сегодняшнего дня, вопросу о финансировании экспедиции на Мадагаскар, где Франция пыталась установить свой протекторат.

Франция уже некоторое время протискивалась локтями в Африку, захватывая острова и устья рек и даже отдельные территории, как, например, конкретный случай завоевания Алжира, который несколько не вписывается в классические колониальные схемы, но это были естественные рефлексы державы, а не следствие четкой доктрины.

За несколько месяцев до июльской встречи в Берлине завершилась конференция, на которой по инициативе канцлера Германии Бисмарка четырнадцать европейских государств примерно договорились о том, как нарезать африканский пирог. Это была своего рода дегустация вслепую, поскольку вся внутренняя часть Черного континента представляла собой одну большую terra incognita, которой едва касалась нога европейских искателей приключений. Но сигнал был дан, и европейские метрополии бросились в погоню за неизведанным.

Во Франции выразителем новой политики колониальных захватов стал Жюль Ферри, бывший министр просвещения, отец светского государственного образования, бывший мэр Парижа и премьер-министр, лидер республиканских левых [масон, противник католической церкви, сторонник свободного и светского образования – ред]. В речи 28 июля 1885 г. Ферри отстаивал экономические, гуманитарные и стратегические выгоды колониальных завоеваний перед своим влиятельным соперником слева Жоржем Клемансо, а также перед роялистскими и патриотическими правыми, которые тогда завладели душами избирателей во Франции.

Да, ошибки нет – горячими сторонниками и инициаторами французской колониальной экспансии были люди левых взглядов. Это первый малоизвестный факт и удар по стереотипам. Кто же был против? При чтении стенограммы заседания все становится понятным: одобрение, аплодисменты и овации со скамей слева от трибуны и крики, протесты и перебивания крайних слева и справа.

Жюль Ферри, историческая фигура для французских левых, сегодня покровитель школ и улиц всех крупных городов, взялся за идеологическое обоснование колониальных завоеваний таким образом, что в наше время он предстал бы перед судьей 17-й палаты, занимающейся мыслепреступлениями во Франции. «Надо открыто сказать, что высшие расы действительно имеют права по отношению к низшим расам, – разошелся политик. – Повторяю, высшие расы имеют права, потому что у них есть долг. Они обязаны цивилизовать низшие расы».

Турборасизм? Давайте не будем аисторичными. Мало кто из левых в то время признавал вопиющее попрание прав человека и аксиом равенства, исходящее от известных имен, в лучшем случае, Жоржа Клемансо, Жюля Гед и Жюля Валлеса... В конце концов, все они, в большинстве своем на коленях, читали Виктора Гюго, проповедовавшего светский мессианизм и утверждавшего, что «белый сделал из негра человека», а революционно-просветительская Франция имела универсальное и всечеловеческое измерение.

«Вперед, народы! Берите эту землю. Бог дает землю человечеству, Бог дает Африку Европе. Берите ее!» – воскликал пророк в 1878 году. «Перенесите свой избыток в Африку, и вы решите социальные проблемы и превратите пролетариев в собственников. За работу! Стройте дороги, стройте порты, стройте города, развивайте, возделывайте, колонизируйте, размножайтесь. И пусть на этой земле, все более свободной от жрецов и князей, Божественный Дух вновь утверждается через мир, а человеческий Дух – через свободу!»

Сам Жюль Ферри успокаивал своих идеологических собратьев, заметивших диссонанс, утверждая, что «высшая раса завоевывает не ради удовольствия, не для того, чтобы эксплуатировать слабых, а для того, чтобы цивилизовать их и поднять на тот же уровень культуры». Республиканская Франция, наследница и хранительница идей Просвещения и 1789 года, имеет миссию и обязанность обойти весь мир и, подобно Моисею, нести народам каменные скрижали Прав человека.

Это левое видение демократического мессианизма сохранялось во французском левом движении довольно долгое время. Уже в 1925 г. Леон Блюм, будущий премьер-министр Народного фронта и великий деятель социализма, говорил о «праве и обязанности высших рас привлекать к себе расы, не достигшие той же степени культуры и цивилизации».

Конгресс масонов Виши в 1931 г. утверждал, что «колонизация оправдана, когда она приносит с собой сокровища идей», таких как права человека или светское образование.

Левым было нетрудно закрыть глаза на противоречия: в конце концов, военное завоевание во имя свободы – это не завоевание, а миссия цивилизации, подобно тому как в 1793 году факелы прогресса несли в Вандею, вырезая значительную часть населения. Точно так же колонизация в теории и на практике стала инструментом экспорта идеалов Французской революции.

Однако, несмотря на идеологический запал, левые Третьей республики оказались слишком слабы, чтобы захватить «черное солнце Африки» гуманитарной мотыгой. Да и сегодня в этом отношении мало что изменилось. Ведь левый идеолог не встает из-за стола, не засучивает рукава и не идет с лопатой в пески Сахары. Для реализации колониального проекта нужны были средства и люди.

Жюль Ферри и его сторонники сыграли очень хитро. Либеральная буржуазия должна была выписать чек, а патриотические правые – обеспечить пушечное мясо, первые – ради прибыли, вторые – во имя чести.

Игра в покер вполне могла оказаться неудачной, поскольку перспективы новых рынков и новых богатств рисовались слишком завышенными. На момент запуска колониальной машины никто толком не знал, что ждет новый континент. Однако крупная буржуазия, воодушевленная перспективой прибыли, потянулась к своим кошелькам.

Сложнее было найти рабочие руки: солдат для умиротворения завоеванных территорий, администраторов для приведения их в организованное состояние или даже инженеров и агрономов. Для патриотически настроенных правых и аристократии, которым предназначалась эта роль, колониальная экспансия была химерой, отвлекающей Францию от ее главной задачи – возвращения Эльзаса и Лотарингии, потерянных в 1871 году. Бисмарк прекрасно понимал, что каждая капля французской крови, впитавшаяся в песок Сахары, отвлекает взгляд галльского петушка от башен Страсбургского и Мюлузского соборов. Недаром еще до Берлинской конференции 1885 г. он поддержал французскую экспансию в Африке и чуть ли не на блюдечке преподнес Третьей республике Тунис.

Лидер легитимистов герцог де Брольи уже в 1884 г. заявил в Сенате то, что столетие спустя экономисты и историки подтвердят с калькулятором в руках: «Колонии ослабляют метрополию, а не укрепляют ее, высасывая из нее кровь и жизненные силы». Разумеется, жизненные силы, столь необходимые для возвращения Эльзаса.

Роялистские, а затем и национальные правые также опасались, что колониальный проект укрепит республиканский строй, который в то время вовсе не пользовался широкой поддержкой, и в конечном итоге похоронил всякую надежду на реставрацию монархии. Укрепление своих позиций внутри страны за счет экспансии за ее пределы? Экспорт революции? Звучит знакомо...

Выйти из тупика колониальным левым помог совершенно неожиданный союзник. Католическая церковь, с которой они вели иногда более, а иногда менее кровопролитную борьбу на протяжении почти целого столетия, увидела в экспансии золотую возможность для евангелизации. Республиканские канонерские лодки должны были развозить по всему миру миссионерские когорты, несущие не идеи Просвещения, а свет Евангелия.

Кардинал Шарль Лавижери, архиепископ Карфагена и примас Африки, играл в этом ведущую роль. Со времени падения Наполеона III в 1871 г. он и его близкий друг, один из левых толстосумов Адольф Кремьё, работали в Алжире вместе, каждый в своих интересах. Благодаря личному авторитету и настойчивой работе не столько на низовом, сколько на закулисном уровне кардиналу удалось постепенно отвратить симпатии французских католиков от легитимизма и склонить их к принятию республики. Скрепленный «алжирским тостом» 1890 г., этот поворот, известный как «ralliement» [сплочение – прим. перев.], спустя два года был одобрен папой Львом XIII в его энциклике «Au milieu des sollicitudes».

    Подписывайтесь на наш фейсбук  
  Так в 1890-х годах родилась «колониальная партия» – единый фронт финансистов, идеологических левых, консервативных и национальных правых и католиков. Экзотический союз мастерка, кошелька и кропила засучил рукава, и с 1880 по 1895 г. площадь французских владений выросла с 1 до 9,5 млн. кв. км. Начался, как пел Мишель Сарду, «le temps béni des colonies» («счастливый колониальный период»).

Когда завоеванные территории были умиротворены, с работорговцами и племенными войнами было покончено, можно было приступать к стрижке купонов. Однако очень быстро стало ясно, что колонии – это не земля обетованная, текущая молоком и медом, а скорее экономический no man’s land. Таинственные недра Черного континента не скрывали никакого Эльдорадо. Бельгийцам повезло в Конго с каучуком, англичанам, на отнятом у буров юге Африки, с золотом и алмазами, но французские колонии практически ничего не производили, что могло бы иметь ощутимую ценность на мировых рынках. Богатство нужно было создавать сначала.

Поэтому Франция начала вкладывать деньги в колонии со всей прытью. Началась политика осушения болот, вырубки лесов и орошения полей. Стали выращивать какао, кофе, сахарный тростник и т.д., причем очень часто вводилась своеобразная географическая специализация: вино в Алжире, хлопок в Нигере и Верхней Вольте, цитрусовые в Кот-д'Ивуаре, орехи в Сенегале и т.д.

Для того чтобы все это имело смысл, необходимо было с нуля создавать инфраструктуру, строить порты, железные дороги. К моменту деколонизации, которая произошла менее чем через три поколения, Франция оставила Африке 50 тыс. км асфальтированных дорог, 215 тыс. км грунтовых дорог, 18 тыс. км железных дорог, 63 морских порта, 196 аэропортов и т.д.

Помимо инфраструктуры, местные жители получили и другие выгоды. Новые правители начали свое правление с искоренения рабства, ведя кровопролитные войны с арабо-мусульманскими охотниками за головами, которые были бичом Африки на протяжении 1200 лет. Они также радикально и на несколько десятилетий сократили кровопролитные межплеменные конфликты. Наступившее умиротворение – самый продолжительный мирный период в истории Африки.

К полной картине следует добавить и открытия в области медицины, снижение детской смертности, искоренение тропических болезней, таких как малярия, зачастую ценой жизни врачей (на первом этапе колонизации средняя продолжительность жизни европейца в Африке составляла три года). На французском балансе также числились 2000 современных диспансеров, 600 родильных домов, 220 больниц, где лечение и лекарства были бесплатными. В то же время в некоторых крупных французских городах до 1960-х годов не было ни одной больницы.

Марксистские сказки о злых белых французах, делающих рабов из руссоистских добрых дикарей, можно поставить между манихейскими сказками, тем более что наряду с материальным аспектом важен человеческий и духовный баланс. Левые принесли в Африку демократию и права человека такими, какими они им виделись, Церковь – благодать и веру.

В 1960 году в африканских колониях в школу ходили 3,8 млн. детей. Только в Субсахарской Африке было 16 тыс. начальных и 350 средних школ. Только за десятилетие 1946–1956 годов, когда деколонизация уже шла полным ходом, Франция потратила на образование в Африке колоссальную по тем временам сумму в 1 400 млрд. франков, что эквивалентно сегодняшним 34 млрд. евро. В 1960 году там работало 28 тыс. французских учителей, или одна восьмая часть Министерства национального образования.

Гвинейский кардинал Робер Сара [самый выдающийся современный католический теолог Африки – ред.] вводит сегодняшних левых в когнитивный диссонанс, утверждая, что он способен «оценить лучшие плоды западной колонизации, культурные, моральные и религиозные ценности, которые французы принесли в мою страну, были чрезвычайно богатыми и эмансипирующими».

Французскую колонизацию можно охарактеризовать одним словом: патернализм. За исключением этапа завоевания и умиротворения, здесь не было знаковых злодеяний, подобных тем, в которых упрекали бельгийцев в Конго или немцев в Намибии. Это уже деколонизация была более кровавой, с десятками тысяч жертв во время войны в Камеруне или восстания на Мадагаскаре.

У французов из метрополии было хорошее и несколько идеализированное представление о туземцах, чему способствовало присутствие, скорее символическое, чем реальное, колониальных войск во время Первой мировой войны. Ситуация изменится только в начале 1960-х годов, когда кровавый алжирский феллах, закладывающий бомбы, и затем чернокожий иммигрант, занимающий рабочие места, заменят в коллективном воображении улыбающегося сенегальского стрелка с этикетки на банке какао марки «Banania».

Почему же колонизация потерпела крах и через 60 лет после ее начала стала сворачиваться? Потому сперва поочередно она потеряла всех своих союзников, а затем «колониальную партию» один за другим стали покидать все ее составляющие.

Типичной крысой, покидающей африканский «Титаник», были идейные левые. В межвоенный период произошел радикальный поворот в их взглядах, когда они перешли на антиколониальные позиции. Все больше интеллектуалов приходили к выводу, что универсалистские принципы равенства и братства несовместимы с практикой господства над народами и нациями против их воли.

В 1930-е годы также началось инфицирование коммунизмам, усилилось влияние советских агентов, а Советский Союз стал видеть в народах третьего мира революционный потенциал, способный сокрушить буржуазный Запад. Схожий образ мыслей можно обнаружить и в современных «деколониальных» левых, сосредоточенных в группировке Жана-Люка Меланшона, который хочет продлить завершенную территориальную деколонизацию за счет деколонизации карманов французских налогоплательщиков.

Еще раньше из партнерства вышли капиталисты. Быстро стало ясно, что колонии – это плохой бизнес, костыль и бесполезная обуза. Ведь расчетливые и стремительные финансисты не хотели в одиночку нести такое финансовое бремя, потому что оно просто не окупалось. В 1914 году частные инвестиции в колонии в Африке были меньше, чем на Пиренейском полуострове, и сопоставимы с инвестициями в Османскую империю. В такой ситуации бремя должно было взять на себя государство. Развитие колоний после Первой мировой войны стало финансироваться исключительно за счет налогов и государственных займов, причем из бюджета метрополии.

А то, что Франция разбогатела от колонизации, – еще один популярный миф. Несколько французов действительно обогатились, но это была приватизация прибыли при национализации убытков.

Колонии не дали метрополии ничего существенного, потому что у них не было ничего существенного. Нужно было только сеять и сажать, что влекло за собой расходы. До конца европейского присутствия они не производили

ничего, что нельзя было бы купить дешевле на мировых рынках. Исключение составили фосфаты из Марокко, а нефть и металлы были открыты слишком поздно. Такие товары, как вино, масло, фрукты, хлопок и т.д., были в среднем на 20% дороже в производстве и поэтому совершенно неконкурентоспособны. Очень быстро выяснилось, что колонии не в состоянии продавать свою продукцию на международных рынках, и единственным их покупателем стала Франция. Покупать продукцию по ценам на 20–25% выше мировых и при этом субсидировать добычу – это двойной проигрыш. Метрополия прикарманивала жирные миллиарды за товары, которые могла бы купить дешевле в другом месте.

Экономисты и историки Жак Марсель и Даниэль Лефевр приводят несколько примеров. Арахис, цитрусовые и бананы стоили на 15–20% дороже мировых цен. Цена на какао из Кот-д'Ивуара составляла 220 франков за 100 кг при мировой цене 180 франков. При этом даже в метрополии фермеры производили продукцию дешевле, чем в колониях. В 1930 г. центнер местной пшеницы с полей Бри или Босе стоил 93 франка, в то время как цена, предлагаемая Алжиром, колебалась от 120 до 140 франков, т.е. на 30–50% больше.

Хорошим примером того, как инвестиции в колонии разоряли целые отрасли экономики метрополии, является «дорогое дешевое вино» алжирского производства. Литр алжирского вина стоил 35 франков, в то время как греческое, испанское или португальское вино того же качества можно было купить за 19 франков. Щедро субсидируемый напиток составлял прямую конкуренцию виноделам Лангедока и Прованса.

Субсидии, дотации, инвестиции, расходы... Еще в 1950-е годы на колонии уходила примерно пятая часть государственного бюджета. Вместо того чтобы восстанавливать разрушенные бомбардировками мосты и заводы, Франция щедро вливала миллиарды в территории, которые вынуждена была отдать через несколько лет. Позднее генерал де Голль писал в своих дневниках, что именно этот аспект бездонной бочки побудил его отказаться от ненужного африканского балласта, который только тормозил экономическое развитие Франции. «Таковы факты – он говорил в 1961 г. – Деколонизация – это наш интерес, а следовательно, и наша политика».

Это так называемый голландский парадокс, сформулированный в 1956 году журналистом газеты «Пари-Матч». Раймон Картье так писал о богатых Нидерландах: «Возможно, они не оказались бы в такой же ситуации, если бы вместо осушения Зёйдерзе и модернизации фабрик им пришлось строить железные дороги на Яве, плотины на Суматре, субсидировать гвоздики на Молуккских островах и выплачивать семейные пособия многоженцам на Борнео». Страны, которые быстро избавились от своих колоний, как Нидерланды в 1945 г., или потеряли их, как Германия, опередили колониальные державы на пути индустриализации и развития. Голландцы осушали польдеры, немцы строили автобаны, а французы топили миллиарды на асфальтированные дороги в буше.

В конце концов, Черный континент был отпущен без сожаления, а последними поборниками колониальной утопии и крайними защитниками колониального наследия стали те же самые правые, которых полвека назад пришлось тащить в Африку на волах. Находя в этом некое имперское величие и славу, они проливали кровь на разных фронтах, например, при защите французского Алжира, руководствуясь соображениями чести и патриотизма.

Но разве можно найти какой-то ощутимый аспект колониализма в Африке, который можно было бы оценить как положительный для Франции? Чтобы увидеть это, нужно на время отбросить сантименты и сосредоточиться на геополитике. Фактически, кроме престижа, единственная ощутимая выгода от колоний – это расширение территории, военного присутствия и больший горизонт применения силы в пространстве. Это не гуманитарные идеалы и не патриотические лозунги, а циничная реальность.

Вот конкретный и убедительный пример. Когда в 1940 году половина Франции оказалась под немецкой оккупацией, именно французские колонии сыграли роль действительно свободной зоны. Именно туда бежали те, кому грозила депортация, в том числе и евреи, именно там уцелела армия. Именно солдаты североафриканской армии правительства Виши, а не относительно немногочисленные «свободные французы» де Голля составили основную массу войск, освобождавших Францию на стороне союзников, начиная с перехода на их сторону в ноябре 1942 г. Именно они выиграли битву при Монте-Кассино, именно они захватили гитлеровское «Орлиное гнездо».

Для самих колоний баланс деколонизации был, безусловно, неблагоприятным. Возвращение племенных конфликтов, замороженных на три поколения, заражение коренного населения европейскими идеями, такими как марксизм или демократия, основанная на «этноматематике», уничтожение, за небольшими исключениями, традиционных элит, на которые могли опираться новые государства, введение искусственных границ... Все это – взрывоопасная смесь, породившая войны, цивилизационный регресс и нищету.

Левые обвиняют во всех этих негативных явлениях короткий по сравнению с многотысячелетней историей Африки период правления белых. Обвиняя колонизацию во всех возможных грехах, все сегодняшние трудности сваливают на прошлое. И это неправильно.

Некоторые утверждают, что африканский хаос – это результат того, что де-факто колонизация продолжается. Ничто не может быть более нелепым. Пресловутый Françafrique, которой темнокожую Бамбо перед сном пугает ее мама, – еще один миф, граничащий с теорией заговора, даже если он не нравится Джорджии Мелони, размахивающей купюрой африканского франка.

Мифы лучше всего разбиваются молотом жестких данных. По данным Центрального банка Франции, общий объем экспорта Франции в 2019 году составил 759 млрд евро. Африка в этом подсчете – 25,9 млрд, всего 3,42%, и все равно больше половины приходится на нефтяные и урановые страны Магриба. Аналогично и с импортом: 3,44% или 26 из 755 млрд. евро в целом по континенту, а Африка южнее Сахары составляет едва 1,5%. Если взять зону франка КФА, предполагаемый резерв неоколониализма Франции, то окажется, что она составляет всего 0,79% в балансе Франции. Стоит отметить, что она даже не является первым торговым партнером зоны КФА, так как участвует лишь в 11% торговли, в то время как на долю Китая приходится 28% (данные за десятилетие 2010–2020 гг.). Это, кстати, интересный феномен: для Африки в целом Китай является партнером на 30%, Франция – едва ли на 7%. Никто не склонен говорить о колонизации Китаем.

Ни Китай, ни Россия. Последняя вовсю пользуется тем, что позиции Франции сейчас ослабевают. Серия пророссийских государственных переворотов в Мали, Буркина-Фасо и Нигере – лучшее доказательство того, что Франция не находится в положении скрытого колонизатора. Отчасти это плод сознательной российской политики экспансии, а отчасти – шаг в вакуум. В этой части земного шара у Франции не все гладко, в том числе и по ее собственной просьбе. Как объясняет лучший французский африканист Бернар Луган, в Африке уважение является основополагающим фактором; того, кто сам не проявляет уважения, не уважают, а презирают. Франция, к сожалению, отправляя посла ЛГБТ вместо канонерской лодки, обеспечивает себе не самое лучшее реноме в Африке...

– Анджей Гвязда

 TVP ЕЖЕНЕДЕЛЬНИК. Редакторы и авторы

– перевод Денис Куценко