На Сене происходят беспрецедентные и революционные изменения: относительная социальная однородность, к которой французы привыкли за последнее тысячелетие, сменяется поликультурным обществом, а именно этнокультурного характера. Главным носителем трансформации является массовая и не контролированная миграция. Чем масштабнее и эклектичнее, тем более стремительно и глубже происходят изменения.

Большая Подмена

Для описания этого явления появилось понятие „Большой подмены”, в смысле: большой замены одной популяции другой. Это понятие появилось в 2011году в заголовке короткого эссе писателя Рено Камю и сделало шокирующую международную карьеру. В Польше о ней недавно упомянул в онлайн-дискуссиях Якуб Маймурек из «Политической Критики», который определил ее, почти дословно переписав англоязычную Википедию, как «крайне правую теорию заговора, вдохновляющую на террористические акты». Независимо от того, защищают ли ее или резко осуждают, сегодня найдется немного выражений, способных высвободить такие сильные симпатии одним лишь фактом ее применения.

Термин, из которого сторонники политкорректности и мульти-культурного общества пытались сделать смешное пугало, и даже табу, что-то в роде современного прокаженного кластера типа "окончательное решение", он добился неожиданного успеха и из ящика с теориями заговора попал в салоны. В политической жизни на Сене право гражданства ему дал недавний кандидат в президенты Эрик Земмур, степень диабилизации которого была так велика, что это уже не могло ему ничем навредить.

Подписывайтесь на наш фейсбук Понятие „Великой Подмены” очень подходило цивилизационному крестовому походу, который стал целью нового политического движения, знаменательно названного Реконкистой. В конце концов, реконкиста — это не что иное, как предотвращение последствий подмены населения, устранение колонизаторов и захватчиков хозяевами, возвращающими утраченные земли.

Когда Земмур нобилитировал этот немного застенчивый термин, то беспрепятственно его стали употреблять также и другие кандидаты во время президентских выборов, такие, как Мари Ле Пэн, до сегодняшнего дня неблагоприятно настроенная к так радикальному анти-иммиграционному дискурсу, который разрушает ее стратегию дедиаболизации, и даже правоцентристская и умеренная Валери Пекресс.

Биограф Эманнуэля Макрона, журналист Maрк Эндевельд, недавно заявил, что даже президент в узком кругу своих самых близких сотрудников регулярно пользуется этой формулой в разговорах o иммиграции и исламе. Этот анекдот с вершины власти подтверждает, что это понятие, рожденное среди политических и литературных маргиналов, куда многие бы хотели его спихнуть, сегодня занимает центральное место в публичных дебатах.

Проблема с „Великой Подменой” в том, что она имеет свое место больше на трибунах предвыборных собраний, чем в научных исследованиях, потому что люди, которые используют это понятие и сопротивляются ему, часто понимают его по-своему.

Его автор, писатель Рено Камю защищает идею, что в Западной Европе, a особенно во Франции, происходят популяционные изменения, которые он характеризирует следующим образом: „вот есть один народ и почти сразу, в течении одного поколения, на его месте появляется один или больше других народов”. Для автора это явление является „самым важным потрясением, которое пережила наша страна от начала своего существования, ведь если заавансированная уже замена населения и цивилизации будет доведена до конца, то ее дальнейшая ее история уже не будет ни их историей, ни нашей".

Ведущая французская демограф Мишель Трибалат, заслуги которой в неустанном стремлении политического лысенкизма среди французских экспертов являются неоцененными, в общем не желает высказываться на эту тему, говоря, что сам Рено Камю не хочет проводить дебаты нa строго научном уровне.

Ну что ж, Камю – это литератор и артист, с немного поэтической душой, поэтому домен стеклышка и ока его не искушает. „Великая подмена не нуждается в определении – убеждает он. Это – не концепция. Это повседневная реальность, с которой сталкиваются люди, идя по улице.” Сам он утверждает, что это-поэтическая описательная метафора, a вместо жонглирования цифрами он предпочитает многочисленные полемические блестящие аналогии с периодом оккупации, отбрасывая, на пример, такие понятия, как «колаборация», которое он аналогично использует в отношении к обществу и проиммиграционных политиков.

Табу и политический лысенкизм

Это не меняет того, что эта теория опирается на факты, a иные серьезные ученые подтверждают в своих исследованиях, что „Великая подмена” имеет место. Популярный с определенного времени Жером Фурке, который со своих книг о статистиках и демографии смог создать продаваемые сотнями тысяч экземпляров бестселлеры, например, пишет, что „настоящее лицо миграции бросается нам в глаза, но слишком долго оно скрывалось или трактовалось инструментально”.

Проблема проста. Постоянный и неконтролируемый приток иммигрантов, с одной стороны, и избыток рождений детей у женщин-иностранок, с другой, логически приводит к тому, что местных становится все меньше по отношению к приезжим. Легкая для наблюдений ситуация во многих городах доказывает, что эти изменения - не фантазия.

В дискуссии об этом полемическом понятии, однако, существует одна большая трудность – отсутствие доступа к цифрам или объективно проверенным фактам, подтверждающим или отвергающим тезис o Великой Подмене. Во Франции этнические вопросы представляют собой тяжелое, для понимания, табу, a этническая статистика, но также и религиозная, юридически запрещены. § 226-19 закона o информационной свободе (CNIL) от 1978 года запрещает их скопление под угрозой штрафа в 300000 eвро и лишения свободы на пять лет. Нет определения национальности в общей переписи населения, как в США или Польше. Наконец, национальность и гражданство на французском языке слились сегодня во единое целое, что не помогает в дебатах.

С одной стороны, это делает невозможным подачу твердых доказательств демографической эволюции Франции, которые бы закончили дискуссию, a с другой стороны, сделало бы возможным интеллектуальную эквилибристику разных политических шарлатанов, таких, как ведущий французский демограф Эрве Ле Бра, или телевизионный политолог Клемент Викторович.

Во французской демографии существует реальный политический лысенкизм, подчиняющийся идеологическим догмам политической правильности, который старается доказать, что эволюция популяции из-за массовой иммиграции совсем не имеет места, но по крайней мере не является тревожной. Эксперты смешивают данные и манипулируют определениями, они не отличают динамических истоков от статической ситуации hic et nunc, когда начинают предложение, говоря об иностранцах, а заканчивают его заявлением об иммигрантах и т. д. Тем не менее, кукуруза на снегу все равно не растет…

Демографам с достоверным, строго научным подходом, для которых цифры и данные являются необходимым материалом для работы, приходится прибегать к различным ухищрениям, чтобы обойти политические табу. Упоминаемый Жером Фурке, как директор престижного института социологии Ифоп, он усовершенствовал методику подсчета имен, данных родителями новорожденным на основе сведений, имеющихся в ЗАГСах. На их основе он смог отследить эволюцию арабо-мусульманской популяции we Francji на протяжении последних десятилетий (начиная с 1% в 1960 и дo более, чем 21% 2020).

Иногда подсчет имен может стать западней для желающих обойти юридические ограничения. В этом убедился мэр Безье, Робер Менар, который в 2015 году по критерию имен сообщил по телевидению, что 69% детей в государственных школах его города — мусульмане. В результате против него было начато следствие, a полиция произвела обыск в мэрии, охотясь на физические или информационные нелегальные этнически-религиозные картотеки, к счастью не существующие.

Кроме того, есть и другие хитрые индикаторы обхода демографических табу, такие как скрининг новорожденных на серповидно-клеточную анемию. Эта болезнь, встречающаяся только у детей родителей- выходцев из Африки, Антильских островов и отчасти из Азии, но не у родителей-европейцев, дает приблизительное представление об этническом соотношении во французских родильных домах. Но когда демографы начали использовать данные ассоциации, занимающейся профилактикой этого заболевания, что позволило сделать вывод, например, о том, что доля младенцев неевропейского происхождения в районе Парижа достигает ¾, ассоциация была распущена, а целевые исследования были распространены на всех новорожденных.

Чужие анклавы

Тем не менее, реалии французской демографической эволюции, выталкиваемые в дверь, протискиваются через окно, и их больше нельзя игнорировать или отрицать. Президентская кампания 2022 года стала точкой возврата.

Папа лысенковской демографии, который из борьбы с концепцией „Великой Подмены” сделал свою жизненную миссию, Эрве Ле Брас, был вынужден пересмотреть свое опровержение. Он признал, что, хотя нет „великой подмены”, но существует целая серия „малых подмен”, или радикальной и спекулятивной замены автохтонной популяции некоторых городов и территорий населением иммиграционного происхождения.

Таким образом то, чтo все давно видели, получило официальный штемпель: на территории Франции функционируют чужестранные демографические анклавы, тамошние острова титулованного „французского архипелага” из бестселлера Жерома Фурке. Во Франции их знают практически все: департамент Сена-Сен-Дени под Парижем, где мечетей уже больше, чем церквей, популяризированный сериалом Нетфликс «северный бастион» в Марселе, зажигательные пригороды Лиона, да и вообще все крупные города Франции, и т.п.

Более того, политический класс после десятилетий их отрицания также был вынужден склонить головы перед жестким изложением фактов. Лидер крайне левых Жан-Люк Меланшон изобрел политически интересный термин «креолизация» — от термина «креол», для обозначения людей смешанного этнического происхождения, в основном потомков белых и коренных народов бывших заморских колоний. Президент Макрон, предлагая заселить пустынную сельскую местность населением иммигрантского происхождения, употребил термин «демографический транзит», по примеру популярного ныне «энергетического транзита». Вероятно, президент хотел совместить положительные экологические коннотации с некой неизбежностью.

Разница в лексике, утверждает Эрик Земмур, которая на самом деле отражает ту же реальность, что и термин «Великая Подмена», который он использует. Одна популяция сменяет другую, остальные - сценические направления. Массовая иммиграция — это факт, который меняет лицо Франции. Отрицать это — постыдная и идеологическая слепота.

Взрыв преступности

Как эта массовая иммиграция изменила Францию на протяжении последних десятилетий? Если проследить ежедневные донесения в СМИ, и особенно общественные СМИ, то первое, что бросается в глаза, это иммигрантская преступность, наиболее, после терроризма, спектакулярный аспект этой подмены.

Это факт, что определенные категории преступности стали исключительной прерогативой – либо, как это красиво говорится по-французски, „chasse gardée”, т. е. зарезервированными охотничьими угодьями – иммигрантской популяции. Об этом свидетельствуют тюремные статистики, в которых 24,5% это инностранцы. На сколько больше иммигрантов? Сколько французов иммигрантского происхождения? Мы уже в предвкушении, как начальники тюрем загораются желанием составлять этнические статистики за 300 тыс. евро штрафа за штуку...

В любом случае в торговле наркотиками или в организованной преступности новые французы одержали монополию, как гости из Оверни в прошлом в парижских бистро. Интересно, согласится ли Эрве Ле Брас с утверждением, что жестокая нигерийская мафия Black Axe (Черный Топор), вытесняющая Corsican Sea Breeze (Корсиканский Морской Бриз) из Марселя, является одной из тех «маленьких подмен»?

Еще одна неформальная квазимонополия раскрывает полицейским данные о насилии в быту, обыденного, утомительного, заставляя вас бояться выходить из дома после наступления темноты, саботируя элементарную социализацию, которая связывает каждое здоровое сообщество. Статистика показывает около 700 ежедневных актов насилия в национальном масштабе, насилия без повода, то есть не мотивированного воровством или какими-либо другими рациональными предпосылками.

К ним относятся знаменитые MENA, или несовершеннолетние без сопровождения взрослых, часто на самом деле не достигшие взрослого возраста, не только на бумаге. Префект парижской полиции Дидьер Лаллемент, одна из фигур макронизма, на антиподах политической неправильности, утверждает в недавно опубликованной книге, что половина уличных преступлений во Франции это дело рук иностранцев. После его обличений из оставшейся половины граждан иммигрантского происхождения мало что остается коренным жителям.

Но ведь это не единая, а ни даже самые важные изменения во французском обществе. Взрыв преступности – это вершина айсберга, царапающего дно Tитаника, а настоящие изменения больше всего затрагивают культуру и цивилизацию.

Разрыв социальных волокон

Потому что сегодняшняя иммиграция имеет не такой характер, как предыдущие миграционные волны, которые имели место во Франции на протяжении более века. Часто отмечают, что иммиграция не является чем-то новым для Франции. Уже более ста лет итальянцы, жители Пиренейского полуострова, а еще раньше поляки, приезжали работать на виноградники, шахты и фабрики Транссены. Гарсия, Перес и Фернандес сегодня входят в список самых популярных фамилий среди граждан Франции, а каждый шестой житель северных департаментов имеет польских предков.

Демографический лысенкизм играет на этой ноте с грацией скрипача, который дорвался до пневматического молота. Искусство есть искусство, гражданин – это гражданин, количество киллеров в тюрьмах должно быть согласованным, a пока оно согласовывается, то и столбики счетов тоже находятся в равновесии, проблем нет, а указывание на угрозы - это отличительная черта "крайне правых".

Однако, сегодняшняя иммиграция не такая, как предыдущие. Сын или внук польского шахтера из Валенсии мог себя называть Станисласом или Жан- Пьером, однако он, также, как и местные праздновал Рождество, уступал место женщине в трамвае, не воротил нос от свинины или стакана вина, a если его дочь совершала мезальянс, он не перерезал ей горло.

Сейчас иммигранты прибывают не из соседних государств, принадлежащих, как обычно, к тому же самому культурному пространству, но и из иных цивилизационных территорий, принося с собой другие обычаи и иные ценности.

Это уже факт, что иммиграция радикально изменилась, начиная с 70-х годов XX века. Увеличились расстояния между странами происхождения и Францией, как в категории километров, так и в категории культурных отличий. Aссимиляция уже кажется невозможной. Нельзя требовать, чтобы прибывшие отказались от своих традиций и переняли традиции принимающей страны, ибо они слишком разные. Единственное, что может потребоваться - для того, чтобы государство вообще могло функционировать - это интеграция, т.е. акцептация прав хозяина, и только в том случае, если они не слишком строги и не противоречат привычкам пришельцев, таким как закон шариата и французский секуляризм.

На вопрос Еженедельника TVP о том, как сократить проблему иммиграции до одного предложения, Филипп Вардон, политик-патриот из Ниццы, который годами борется с ее негативными последствиями на локальном уровне, отвечает, что «утрата однородности общества привела к потере общественных связей, волокно полностью разорвано, поэтому уже не видно натуральной, простой солидарности».

Негативная сторона миграции это не в перворядные проблемы экономической природы или, даже полицейской статистики, но глубочайшие и революционные культурные изменения, которые из относительно солидарного монолита сделали, уже упомянутый, „французский архипелаг”. Этот монолит не был конфессиональным, общественным или политическим, но он конструировался вокруг этого самого постамента ценностей, всеобщего, и хотя бы читабельного для всех предполагаемых подписавших невидимый руссоистский общественный договор.

Сейчас это меняется, общество распадается на острова идентичности, часто радикально отличающиеся друг от друга. Причины этого явления являются как обычно сложные и неоднозначные – глобализация, индивидуализм, секуляризация, но иммиграция колонизационного типа – это одна из них.

Говоря oб общественных последствиях иммиграции, политолог Паскаль Гаошон утверждает, что поликультурность уменьшает взаимное доверие и склонность разных сообществ к сотрудничеству из-за недоостатка общего чувства эдентичности. Общество разделилось, национальная солидарность дезинтегрируется, a местные не могут найти общей платформы со значительно отличающимися от них иммигрантами.

На разных островах архипелага

„Vivre ensemble”, т. е. „сожительство”, официальный лозунг французских элит, был негативно подтвержден поведением представителей этих элит, которые даже не желают жить рядом со своими протеже, посылать своих детей в те же школы и подчиняться тем самым правилам жизни, что и они. Исчезновение национальных связей заметно на локальном уровне вместе с пространственной сепарацией общества: закрытые резиденции элит, деревни коренных жителей в провинциях, иммигрантские жилые массивы в пригородах. Теоретическая французская модель, полная лозунгов о равенстве, братстве и мирном сосуществовании, на практике парадоксально превратилась в спонтанный и добровольный апартеид американского типа.

Уже упоминаемое явление дачи новорожденным второго и третьего поколений мусульманских имен создает не только стремительный рост этого острова архипелага, неустанно подкрепляемого постоянным наплывом очередных иммигрантов, поддерживающих „матримониальный рынок”, и одновременно пускающего корни собственных традиций и собственных ценностей, предпочитая отказаться от интеграции. Много анклавов во французских пригородах – это просто реконструкция арабских, турецких или африканских деревень, кажется, что она просто идентичная.

Можно ли лучше проиллюстрировать понятие колонизации и ресурсов? Шокирующе и по- расистски? Ведь это английский социолог Абдельмалек Саяд, aссистент известного профессора социологии Пьера Бурдье, называл декрет о воссоединении семей с 1976 г. „aктом основателей превращения трудовой иммиграции в колонизационную иммиграцию”.

„Какое может быть сожительство (le vivre-ensemble -жизнь вместе, один из перлов мульти-культурной лексики), если даже мы не едим одно и тоже?” – спрашивает риторически цитируемый ницейский политик.

Трудно не признать его правоту. Правда, гастрономия является, наверное, единственным пространством, в котором рассудительно дозированный космополитизм фактически способствует обогащению, но заключается ли обогащение в том, что кухня коренных народов исчезает и заменяется чужеземными кулинарными традициями?

Известно, что в больших городах китайцы имеют тысячи ресторанов, в общем, не только китайских, а также тайских и японских, но они предназначены для туристов и французов, с другой стороны они сами едят по известным только им адресам, которые напрасно искать в путеводителях Мишлена. Также и индусы, у которых есть собственные квартиры, где они едят такие пикантные блюда, что европейский рот этого просто не вынесет, в то время, когда индийский ресторан ad usum Delphini из Трипадивисора сервирирует блюда, еле закрашенные карри, чтобы оправдать прилагательное „экзотический”. Можно также упомянуть знаменитые африканские ярмарки, где продаются продукты, название и происхождение которых остаются неизвестными европейским соседям. Нашествие турецких кебабов, известных по непонятным причинам как «греческий сэндвич», тоже символично.

Иногда приведенный пример может показать намного больше, чем сложный анализ. Все знают аэропорт недалеко от Парижа в Орли, но гораздо меньше знают о его жилых комплексах и населении. В городе с населением 25 000 человек есть шесть мусульманских мясных лавок и только одна традиционная, продающая все виды мяса, в том числе свинину. В любом случае, в этом году вероятно она будет закрыта.

Мэр города отзывается дружелюбно: «Мы ничего не имеем против халяльных магазинов, но хотим сохранить диверсифицированное предложение». Новый мясник, только что открывший шестой исламский магазин, более реалистичен: «Если я начну продавать свинину, то наш оборот составит всего 20% прибыли, и тогда мой бизнес в течении года придет в упадок». Mусульманских клиентов здесь есть значительно больше. Это правило продажи и спроса регулирует торговлю, a не ратушу.” Если это не одна из „малых подмен” популяции, то тогда что это?

Ведь сколько городков может прибавить этот единичный пример? Несколько десятков? Несколько сотен? Сколько есть анклавов, где шариат в союзе с невидимой рукой рынка завершает традиционный демонтаж общества в пользу общества прибывших? В скольких кварталах только халяльное мясо, халяльные пекарни, безалкогольные супермаркеты, бары без входа для женщин, кафе, открытые до поздней ночи во время Рамадана?

Другой пример: Фонтене-о-Роз, еще один город недалеко от Парижа, где жильцы пятиэтажного дома с социальными квартирами потребовали переселения, потому что в их доме обитают привидения. В ответ, вместо того, чтобы высмеять абсурдные требования, власти послали к ним имама и христианского экзерциста для изгнания нечистой силы из здания. «Мы верим в колдовство», — сказали жильцы, и под этим «мы» подразумевается их сообщество: мусульманское и африканское.

По данным Фонда Жана Жореса, «в то время как в 1981 году только 18% французов верили в колдовство, сейчас их уже 28%». 40% людей моложе 35 лет и 25% людей старше 35 лет верят в колдовство.

Если поискать области, где функционирует ассимиляция или интеграция, можно с удивлением обнаружить, что такие есть, но механизм работает наоборот. Не коренное большинство ассимилирует пришельцев, а меньшинство иммигрантов оказывает такое сильное влияние, что французы, особенно молодежь, подвергшаяся влиянию разных культур, а именно влиянию других культур посредством государственного образования, перенимает чужие обычаи, моду, язык, культуру, кодексы и даже религию и традиционные ценности.

Хорошим примером является появление рэпа, который по популярности, будь то в коммерческой или андеграундной версии, очень быстро вытеснил среди молодежи французскую песню, поп, рок-н-ролл и т.д. Вся субкультура, основанная на этом музыкальном стиле, живет в тесном симбиозе с общинами из пригородных кварталов: исполнители, музыканты, производители, но также и тематика являются почти на сто процентов иммигрантскими, несмотря на то, что у самых истоков этот жанр продвигал министр культуры, социалист Яцек Ланг в 1980-х годах.

На разных островах архипелага, не только не едят одинаковую пищу, но и свободное время проводят по-разному. Даже общественные пороки радикально изменились.

Франция, страна вина, стала страной марихуаны. Рекреационная и социализирующая роль алкоголя утратила свое значение и именно потребление марихуаны стало массовым явлением, а торговля ею превратилась в отрасль экономики большого значения. Дилеры, как соперники винных заводов? Это отнюдь не анекдот, это явление имеет серьезные социологические последствия. «Наркобизнес играет важную роль в пригородах, где торговцы наркотиками издают законы и предоставляют молодым людям возможности для карьерного роста», — пишет Жером Фурке.

18 миллионов потенциальных потребителей и 2 миллиона зависимых наркоманов представляют собой солидный рынок для сектора экономики, оцениваемого на 3 миллиарда евро в год в серой зоне. Стереотипы о бедных иммигрантских пригородах крайне не соответствуют действительности.

Проблема Гипернатуса

Иллюстрации к „Великой Подмене”, раз медленной, a раз стремительной, можно распространять до бесконечности, и их достаточно уже набралось для написания толстой книги, а не статьи. Везде, где острова архипелага соприкасаются друг с другом, неизбежно возникает зона конфликтов и проблем, на решение которых тратится драгоценная энергия. Водители общественного транспорта отказываются работать из-за того, что в предыдущей смене в кабине находилась женщина.

В школах родители навязывают в столовых меню без свинины, а 15% учителей находят нарушения школьных правил в том, что учащиеся отвергают учебную программу, например, о Холокосте, а общий уровень образования падает, как IQ всей популяции.

Партии левых, отказывающиеся от ценностей светского государства, этот французский бастион, наименьший общий номинатив, оставшийся во Франции после фактического уничтожения католической матрицы, подмигивает понимающе черному расизму. Нарастающее явление, определенное англицизмом white flight, заключается в том, что белая популяция вытесняется с колонизированных поочередно территорий, в основном на запад: в западные департаменты или в парижский регион, или даже из самой Франции: в Британию, в Вандею, точно так же, как евреи бегут из мусульманских пригородов в Израиль или в более безопасные районы.

Сегодня Гибернатус (одну из ролей в котором исполнил Луи де Фюнес), возродившийся из летаргии через несколько десятков лет, имел бы еще больший когнитивный диссонанс, чем кино-прототип, перенесенный из 1905 в 1970-е годы ХХ века.

„Они у нас, как у себя” – заявил президент Франсуа Миттеран в Ренне в апреле 1988 года, говоря о потомках иммигрантов. Двусмысленность этой формулировки предполагает, что эти иммигранты во втором поколении чувствуют себя у нас «как у себя», чего уже нельзя сказать про нас. Когда меняется хозяин, то изменяется и дом.

– Aдам Гвязда
-Перевод: Лариса Верминская

TVP ЕЖЕНЕДЕЛЬНИК. Редакторы и авторы