Спрос на детство огромен. На открытии выставки об играх, игрушках и детстве в Польской Народной Республике («Тшепаки, Рексио, Атари», кинотеатр «Святовид», филиал Краковского музея в Новой Хуте) толпа была такой, что работники музея просили тех, приглашенных, которые совершили ошибку и пришли вовремя, пока что прогуляться и вернуться, когда официальная часть закончится. Это имело большой смысл, потому что, по Краковской традиции, выступления длились три четверти часа. Потому что детство, уважаемый, детством, но традиция обязывает — чтоб потом никто не сказал, уважаемый, что открытие не было торжественным. Было.

На следующий день организатор заверил в своем профиле в Facebook, что выставка продлится еще год и нет смысла немедленно её посещать, потому что толпа, желающих вернуться в детство, хлынула уже с самого утра и посетителям пришлось стоять в очереди. В очереди! Как во время Советской Польши. Мало того! Тираж книги о детстве в Польской Народной Республике (Эльжбета Ситек-Васяк, «Горько-сладко. Детство в Советской Польше» ("Słodko-gorzko. Dziecictwo w PRL"), Znak 2021), изданной чуть менее двух лет назад, уже распродан.

У нас в стране также есть целых три музея игрушек и игр, которые постоянно организуют выставки: в Кельце, Карпаче и Кракове (последний является партнером выставки в Новой Хуте). Вероятно, это безошибочный (nomen-omen) признак того, что мы скучаем по детству и потребность в кратковременном, пусть и несовершенном пребывании в стране старых игр и игрушек непреодолима. А если вы сможете показать своим детям, что родители, бабушки и дедушки тоже развлекались, это дополнительный бонус, который может усилить связь поколений и сделать их ближе.

Возможно, этот огромный спрос на детство объясняется ощущением его быстротечности. Сколько длится наше настоящее детство? То детство, которые мы помним, то есть то, которое начиналось лет с шести, и неизбежно заканчивалось, когда нам исполнялось около тринадцати, иногда чуть позже, иногда чуть раньше.

Когда мы прогуливаемся вдоль витрин самого большого магазина игрушек, открывшегося на выставке в Новой Хуте, у нас возникает непреодолимое желание вернуться в те несколько коротких лет, когда мы были достаточно осознанны, чтобы принимать решения и совершать первые серьезные ошибки, но эти ошибки ещё не оставят на нас такого же необратимого своего следа, как и в более поздние годы юности. В те годы, когда мы могли веселиться спонтанно, не задумываясь и не беспокоясь, что кто-то может подумать о нас что-то плохое.

Однако же всё было не так уж просто и не так беззаботно: кто читал рассказы Низюрского, тот знает, что детство — дело серьезное. Ах! Это знает каждый, кто пережил детство. Старшие дети смотрят на младших с несколько снисходительной долей превосходства: что вы знаете о тяготах детства?

Вот наше-то детство было вовсе нелёгким! В конце концов, мы сталкивались с... и тут прозвучит термин, описывающий те проблемы, которые нам доставляли внешние условия помимо обычных притеснений со стороны родителей, школы и друзей. Детство, на которое мы смотрим таким образом, с каждым десятилетием становится легче, это, наверное, понятно. Чем глубже мы погружаемся в историю, тем хуже и тяжелее оно становится.

Самое легкое, облегченное, даже упрощенное детство у сегодняшних детей. Это дети процветания. Слегка омрачённого пандемией, но тем не менее процветания. У них есть все. И даже слишком. По крайней мере, в глазах детей, которые уже немного подросли. Это, скажем так, десятилетки, т.е. рожденные в эпоху Интернета, а значит, уже избалованные современностью, как о них думают со снисхождением даже дети постарше, - дети периода трансформации, т.е. жертвы Бальцеровича, которого - как известно - боялся не только рабочий класс.

Возвращаясь во времени в поисках всё более трудного детства, мы оказываемся то среди детей эпохи генерала Ярузельского, несправедливо лишенных передачи «Телеутро», то среди детей эпохи Герека, которые, надо признать, уже попробовали Coca и Pepsi Cola, но в телевизоре были лишь две программы.

Еще больше пострадали дети времен Гомулки, у которых была мало того, что одна программа, но и по черно-белому телевидению, и вдобавок телевизор был только у соседей, которые, возможно, предпочитали смотреть речи лидеров, ведущих к социализму, вместо того, чтобы смотреть «В гостях у сказки» на ночь. Примерно в то же время тележурналисты придумали термин «наши малюпуськи», который забивал последний гвоздь в крышку гроба этих страшных для молодого поколения времен.

Были и послевоенные и военные дети, но тут уже мы говорим о периоде нашей истории, когда проходит желание шутить о «трудном детстве». Итак, вернемся назад. Целью наших экскурсов является Польская Народная Республика, но не в худшем её виде, а в несколько более дружественном для детей виде, начиная с конца 1950-х годов.

Глядя на экспонаты, игрушки, предметы и фотографии, собранные на выставке в Новой Хуте, убеждаешься, что осознание трудностей собственного детства возникает в нашем сознании как бы задним числом. Как будто мы пытались представить наше тяжелое детство (иногда действительно затенённое скучными мужчинами в костюмах, которые без конца болтали, вызывая нетерпение взрослых, ожидающих очередной серии «Клосса») одновременно и хуже, и лучше, чем было. Лучше тем, что это всё-таки детство, которое всегда ассоциируется с беззаботностью, а хуже тем, что приятно нахмуриться и гордо поднять голову в сторону немного младших, как это делает «старая добрая школа», и внушать им что их собственные переживания ничто, потому что именно наше детство было исключительным...

В то же время в этой выставке чувствуется огромная сила детства. Сила, поглощающая все проблемы и невзгоды, которая позволяет забыть о бедности, скудости, скуке официальной жизни, пресности и грубости вокруг. На фотографиях мальчики плещутся в луже на стройке в Новой Хуте прямо рядом с работающим экскаватором, скромные девочки беззаботно сидят на мусорных баках, о запахе из которых мы можем только догадываться, бобры строят плотины на водостоках, чтобы смотреть, как по ним плывут лодочки из цветочных лепестков, усталые сорванцы отдыхают на гранитных бордюрах, неряшливо брошенных у тротуара, банда третьеклашек с решительными минами отправляется покорять миры на большой перемене.

Не обращают, вернее, лучше сказать: мы не обращали внимания на то, что вокруг была грязь и пыль, и постоянная кустарщина, что игрушки были топорные, и если одна из них ломалась, то следующей нередко нужно было долго ждать, что массовые гуляния, на которых можно было съесть сладкую вату, были пропагандой, что в кино нужно было стоять в длинной очереди, а мультики с Гекльберри показывали два раза в неделю, и если кто-то опаздывал, ему приходилось ждать два дня следующего. Какое это имело значение?

    Подписывайтесь на наш фейсбук  
     Чувствуется также напряженность между взрослой жизнью и детством, мимолётным и безвозвратно ускользающим. К стоящему в центре турнику для выбивания ковров с обязательной табличкой, информирующей о часах, в которых можно эти ковры выбивать, подходят родители с блаженными лицами, приглашая своих детей, у которых, кстати, тоже есть свой опыт обращения с этими турниками, потому что это неправда, что выбивание ковров это пережиток советских времён, который исчез с появлением современного парламента. 50-летние посетители подавляют в себе желание попрыгать в «классики» или через резинку, отправляя на эти занятия молодое поколение, а я сам с завистью смотрел на коллекцию пробок с флагами разных стран и вспоминал эмоции, когда мы с пацанами спорили о том, кто будет Шурковским, а кто Шоздой. Почему-то никто не торопился становиться советским велогонщиком или представлять гордый народ Энерд…

В кинотеатре «Святовид» демонстрируется одно фото, которое в драматической форме показывает напряжение между детством и нуждой, и ее драма заключается в том, что в ней нет детей, потому что их роль играют свежие взрослые, у которых было так мало детства. Это кадр 1959 года снятый внутри комиссионки, где в витрине стоят модельки западных автомобилей, яхт и прицепов, сияющие недоступной роскошью, а на заднем плане, за стеклом, на них смотрят мальчишки со смесью жадности, ревности и застенчивости. Эти мальчики уже не дети, им может быть 16 или 18 лет, они, возможно, учатся в ПТУ, а возможно, уже работают. Вероятно, они родились, когда война еще шла. Их детство проходит за этим стеклом, и они прекрасно понимают, что предметы их вожделения стоят столько же, сколько тот обед в СПАТИФе, о котором говорил Тырманд: четверть месячной зарплаты железнодорожника. Поэтому они лишь смотрят.

Чего же не нет на выставке в Новой Хуте? Или почти нет? Идеологии. Один из моих друзей сказал мне, что его отец запрещал покупать "Свят Млодых", потому что это была "коммунистическая пропаганда". В моём доме, который каждый вечер оглашался звуками глушилки, через которую все с меньшим усилием пробивались "Факты, События, Мнения" польской радиостанции Радио Свободная Европа, никто не запрещал мне покупать эту газету, хотя меня учили о политике столько, сколько должен знать десятилетний ребенок. На выставке мы видим странички этой молодежной газеты, которая, конечно, была идеологической, так же, как и "Четверо тануистов" и "Невидимая рука", но идеологии в ней сейчас не чувствуешь. И авторы выставки её не выставляют.

о же самое относится и к харцерам («скаутам», «пионерам», прим. переводчика). Не упоминается даже название Скаутской службы социалистической Польши (HSPS), которая должна была заменить обычных скаутов в десятилетие Герека. Кстати, идею создания HSPS предложил главный редактор газеты "Свят Млодых", который вступил в должность в 1968 году, а в середине 1980-х, когда Польская Народная Республика была на последнем дыхании, взобрался на вершину своей карьеры, чтобы стать последним главным редактором "Трибуны люду"... Не будем упоминать его имя .

Является ли отодвигание вопроса идеологии на очень задний план хорошим решением? Полагаю, что так. Авторы выставки лавировали между двумя опасными крайностями: между погружением в своеобразную ностальгию по Польской Народной Республике и искушением показать детство, в котором господствовал коммунистический строй. Ностальгию вызвать было бы легко, ведь это и розовые очки детства, и все более некритическое отношение общества к тем временам, которое усиливается отдаленностью во времени, которое можно увидеть, например, благодаря кассовому успеху фильма «Герек».

Если бы организаторы выставки хотели подчеркнуть вину системы перед детьми, это могло бы быть хорошо воспринято в определенных устойчивых кругах, но скорее всего вызвало бы улыбку у более широкой аудитории. Да, Социалистическая Польша пыталась сделать детей своими послушными янычарами, пытаясь научить их любить Советский Союз, воплощенный, например, в санитарке Марусе, в которую должен был влюбиться каждый мальчишка, или вовлекая их в захватывающие приключения смелого сыщика-любителя, шустрого дружинника. Были предприняты попытки уничтожить харцерство и сгонять детей на многотысячные шествия и гимнастические шоу. Было испробовано многое. Только все это просто провалилось. Сила детства и сила жизни оказались слишком велики. И именно об этом выставка. Есть ещё одна причина, благодаря которой мы так стремимся погрузиться в память о собственном детстве. Причина не обязательно проста для понимания и, возможно, немного скрыта. Эти игрушки, эти игры были фактически первым, а иногда, пожалуй, и единственным пространством нашего суверенитета. Мы были под властью мира взрослых, не понимали, почему разные вещи происходят именно так, как они происходили; нас усаживали, водили строем и выстраивали в шеренги в школе, толкали и пинали старшеклассники, воспитывали родители, у нас была только одна реальность, которую мы могли контролировать. Наши игрушки и наши игры.

Не является ли, случаем, наша теперешняя тоска по этим стареньким, выцветшим предметам тоской по свободе воли, которую мы испытали впервые в жизни и которая, может быть, никогда не была такой реальной, такой осязаемой и такой подлинной? Потому что у нас был полный контроль над игрушками. Игры проводились по правилам, которые мы сами вместе могли создавать, используя всю нашу неразумную силу и безумную смелость, которая была тогда нам недоступна, ибо ограничивалась постепенно обретаемым здравым рассудком. Тогда мы необратимо вошли в мир, где абсолютный контроль над чем-либо стал иллюзией, а правила, на которые мы натыкались в этом мире, были нам навязаны, чужды и неизбежны.

Как-то мне подарили музыкальный инструмент, губную гармошку или даже мелодику, но никто не научил меня играть на ней. Так что я мог пользоваться ею для извлечения звуков, созданных в соответствии с моими собственными правилами, которые я придумал. Я назвал эти звуки балканскими напевами, потому что они напомнили мне музыку, которую я слышал по радио.

В какой-то момент я узнал о существовании аккордов, ассонансов и диссонансов и понял, что нужно время и усилия, чтобы извлечь их из инструмента по заранее заданным правилам. И что музыка Балкан совсем другая. Потом я потерял интерес к игре. Я больше не суверенен. Мир показал мне, что я не соблюдаю его правила, и у меня был выбор: либо подчиниться им, либо уйти. Так я перешел в юность и взрослость, как и многие другие дети, которых я встретил в здании кинотеатра «Святовид» в Новой Хуте на открытии выставки об игрушках и детстве в Польской Народной Республике. Было здорово отправиться на такую экскурсию в прошлое. Каждый найдет там свою мелодику с мундштуком, которая когда-то позволила ему править миром.

–Роберт Богдански

TVP ЕЖЕНЕДЕЛЬНИК. Редакторы и авторы

  —перевёл Кирилл Захаров