Тереса Понговска (1926 – 2007)

В этом году она бы отмечала свой 96-й день рождения – но ее нет среди нас уже 15 лет. Меня с ней были достаточно близкие отношения, хотя я бы не осмелилась назвать это дружбой. Конечно, она предложила перейти на „ты” – ведь многие называли ее по имени - Тереса. Tолько муж чувственно называл ее „Teсюлька”. Его же все общество называло ласково Генем, что ни в чем не преуменьшало позиций Генрика Томашевского в мире искусства. Tереса Понговска, как и Генрик Томашевски, подпускали людей к себе на столько, на сколько им это соответствовало.

Конечно, Tересa любила мои тексты; она считала, что я правильно интерпретирую ее творчество; она охотно вела длительные разговоры, давала интервью… A я восхищалась не столько ею, сколько ее картинами. Я побывала нa некоторых вневаршавских выставках Понговской, чтобы потом о них написать.

Прошло двадцать лет со дня ее презентации в сопотской Государственной Галерее Искусства (ГГИ), тогда располагающейся в мало презентабельном одноэтажном доме, который уже давно снесен. Но окружение не играло роли, главными были полотна Тересы. Тот показ сопровождался другим событием – присвоением художнице звания доктора honoris causa в Академии Изящных Искусств в Гданьске.

Подписывайтесь на наш фейсбук Сейчас (начиная с 2009) ГГИ находится в специализированном помещении на Оружейной Площади, в отельном комплексе Sheraton.

Игра в прятки

Я думала об этом, рассматривая ее картины, экспонированные на выставке, открытой в данный момент, под названием „Глубже, чем мое знаю”. Удачно подобранная цитата. Можно сказать, суть творчества Понговской.

Мне вспомнился ее хрупкий, с годами все еще филигранный образ. А с чего же она должна была поправиться, если в основном она питалась чаем, иногда чем-то более крепким, почти ничего не ела, ко всему же страстно работала физически – потому что рисование – это много часов на ногах, ходьба, постоянное нахождение в исчерпывающем напряжении, концентрации и эмоциях.

Сама Понговска так описывала процесс написания картин: „Напряжение, соединенное с чувством, близком к полету, рождается в этих многих часах работы, которая является тяжелым трудом ремесленника-поэта. Это тогда сохранение детской радости рисования объединяется с максимальным контролем, дающим возможность увидеть такое острое, светлое, до невозможности и неожиданно („причудливое и непредвиденное”) само существование на полотне, превращенное в чистую форму”.

Не только творчество и педагогическая деятельность поглощала ее силы. Tереса проводила каждую свою выставку, огорчая иногда кураторов. Если она не воспринимала аранжировки, корректировала кураторские решения любезно, но в форме, которая не выдерживала сопротивления. Она могла в последнюю минуту менять уклад работ, даже снимать их со стен или заменять на другие. Все должно выглядеть так, как она себе воображала.

И еще что-то: Tереса на удивление, с достойной старательностью и усердием на протяжении нескольких лет ухаживала за больным мужем, Генриком Томашевском, но об их отношениях я расскажу в другом абзаце.

Все это, казалось, превосходит ее силы – но она, каким-то непонятным образом, пополняла свою энергию. Более того, она умела всегда и везде выглядеть элегантно. Уже с первого взгляда было понятно, что перед вами настоящая леди.

С молодых лет она производила впечатление на других, благодаря своей неординарности, особенной на фоне ПНР. Тогда немногие могли себе позволить жизнь в западном лоске и комфорте – a oнa выглядела, как актриса французского кино. Мальчишечья фигура; максимально простой костюм, брюки и обувь, часто на низком каблуке, ко всему этому изысканная бижутерия. Не удивительно, что она вдохновляла и одновременно раздражала окружающих ее людей.

Старея, она не меняла имиджа. Не меняла прическу – коротко подстриженные волосы, которые, когда поседела, упрямо красила в черный цвет. Эту парикмахерскую процедуру она увековечила на одном из своих полотен („Белое полотенце”, 1995), немного насмехаясь над своей неуничтожимой женственностью.

Это не был единственный автоиронический, для „непосвященных”, загадочный автопортрет. Также, с большой дозой иронии, изобразила себя на картине „Черные слезы” (2005). Эти черные „капли” на щеках были эффектом очередной косметически-украшающей процедуры– наложения хны на ресницы. Снова привлечение собственного отражения в зеркале - и смех, когда Тереза увидела себя. Белое женское привидение с почерневшими волосами и капающей из глаз водой. Фигура без контуров, как дым, пронизывающий неопределенное пространство, с достаточно четким лицом - маской. Черные пятна, вернее, черные вкрапления вместо глаз, дополняются красными губами (помадой?), также стекающей от губ к подбородку. Шоу немного вампирское, но с юмором.

Можно перечислить еще много картин, в которых спряталась Тереса... Я нахожу ее в "Пляже под дождем", "Сиесте", "Время в прыжке", "Прогулках в облаках", "Бессоннице" и многих других работах. Она как бы провоцировала: пожалуйста, угадайте, что позади меня?

Понговска была оригинальной и не позволяла себе никаких «похожих» подобий. Как всегда, она стремилась руководствоваться своим под - и сознанием; нахождение себя в контексте пейзажа, в отношениях с животными, в отношении к природе и земному бытию в целом. Я думаю, что ни один мужчина не представил лучшего, чем она чувства собственной телесности – иногда почти нематериальной, иногда существующей фрагментарно, то опять словно поделенной на куски, такой, до боли, неспокойной.

Знаменательно, что название „Aвтопортрет” (1997) она дала изображению… пустого стула. В черно-зеленом пространстве светится белизной форма стула с выгнутой опорой. Вещий образ, взгляд на предмет и место, где ее уже не будет. Так она представляла себе смерть через осиротевший стул.

Сейчас в сопотской галерее очередной раз я восхищалась этой живописью. Течение времени не повлияло на него. Картины сохранили свежесть и это то, что придает им определенный ранг творческих достижений: индивидуальный „почерк” автора. Не для подделок, хотя с виду им можно подражать.

Руководя студией Академии Изящных Искусств в Варшаве, Понговска часто общалась со студентами, на которых «влиял» стиль преподавателя. Она презирала эпигонов. Во всяком случае, сразу видно, или это самостоятельно выработанный стиль или повторность.

Понговска уже в 60-е годы XX века выработала абсолютно неподражаемую художественную манеру. Словно это была фигурация, но не дословная, вынуждающая зрителя интуитивно воспринимать ее композиции. Была также экспрессия, но воздушная, никогда не брутальная. Ее картины – это запись увиденных сцен и ситуаций, которые остались в памяти, однако сублимированных через подсознание.

Она работала быстро, часто долго, не раз часами продумывала каждый эффект. Однако, переходя в действие, как бы в эйфории (а может, в ярости?), она ударяла кистью быстро, сильно, безошибочно. Она выбрала метод, который не допускал никаких исправлений. Первая версия должна была стать последней.

Это лучше всего видно в цикле, который стал ее стандартным достижением, он определил направление поисков. У меня в мыслях две серии: „Moнохромы” и „Магические фигуры”. Это наиболее экономные колоритные композиции, oграниченные до разнообразных оттенков белого и черного, изредка пестрящие маленькими пятнами более яркого цвета. Еле обозначенные краской пейзажи, предметы и фигуры соприкасаются с не раскрашенными партиями. Oказалось, что голое серое полотно имеет художественную ценность. На таком фоне еще больше видна спонтанность жеста и таинственность этих композиций.

„Нужно много знать, чтобы многое отбрасывать. Я постоянно ошибаюсь, не попадаю, борюсь с полотном – моим другом и врагом одновременно. Мы находимся в этом вместе – oно и я”. Это, конечно слова Тересы.

Щедро одаренная

Насколько я помню, ее картины ассоциировались у меня с японской поэзией хокку. Подобно дальневосточным мастерам, Понговская искала кратчайшую форму для изображения эфемерных состояний — настроения, пейзажа, позы. Это было то, чего она хотела больше всего – увековечить моменты, которые не поддаются описанию. Отсюда завораживающая легкость и соблазнительность ее работ. Ее образы являются телесными – и бестелесными одновременно. Чувственные и подвижные, как и автор. В то же время от них исходит некая грусть, потому что она сожалела о том, что природа наделила ее... визуальными способностями.

Как прекрасная женщина, она была объектом восхищения мужчин и зависти женщин. У нее вроде не было врагов, но и не было достаточно друзей.

Она не жаловалась, но считала, что коллеги-мужчины получают гораздо больше артистических бонусов. Ее обрадовали две награды, которыми она гордилась: Нью-Йоркского фонда им. Альфреда Юржиковского (1990) и награды им. Яна Цибиса, которой она была удостоена в 2000 году. Что ж, она принадлежала к поколению, для которого серьезная живопись была прерогативой мужчин. У женщин-художниц были шансы реализоваться в более «легких» дисциплинах: дизайне, текстиле, иллюстрации.

Понговска же не боялась конкурировать со своими коллегами. И начала это делать в очень молодом возрасте. В 1950 году она переехала в Сопот (отсюда ее близость к городу) и на несколько лет поступила в Гданьскую Академию Изящных Искусств – благодаря профессору Станиславу Тейсейре, который назначил ее своим ассистентом. Ей только исполнилось всего 24 года, по сегодняшним критериям - это небывалая карьера.

Очередным послом таланта Понговской стал Петр Повторовски, один из легендарных капистов. После его смерти в 1962 Тереса на протяжении двух лет самостоятельно „тащила” на себе мастерскую художника.

Потом она преподавала в Познани, затем в Варшавской AИИ (1971 – 1992). И хотя ее талант был оценен, ее дорога на Парнас искусства была особенно ухабистой. Она жаловалась, что ее творчество недооценивается, потому что выше него ставится изящество, класс и красота. Разозлившись на это несправедливое отношение, она как-то сказала мне в интервью: «Я художник женского рода».

Мир, полный любви

Самым верным ее меценатом и фанатом был муж, Генрик Toмашевски, мастер польского плаката. Это был удивительный дуэт Понговска –Toмашевски. Хотя они творили в одном доме (в варшавской Садыбе) и имели друг на друга влияние – в любом смысле, также творческом – оба они творили в одиночестве. Без приглашения они даже не заглядывали в мастерские друг друга. Toмашевски „oтбил” ее у Станислава Теиссейра.

Несколько раз его плакаты анонсировали выставки Тересы. Они были фривольными. Женская туфелька, возвещавшая о выставке картин Терезы, ассоциировалась с... ну, с самой интимной частью ее тела. «Любовь», знаменитый плакат, анонсирующий индивидуальную выставку Томашевского в Музее Stedelijk в Амстердаме (1991), посвящен любви в целом. ГТ превратил слово ЛЮБОВЬ в двусмысленные формы, предполагающие эротические ассоциации. "О", как дырка, „v”, как женский треугольник ... Да что там говорить, речь шла о сексе. Но также об интеллектуальном соглашении.

Я часто бывала в их доме на улице Язгажевской в Варшаве. Teреса, с неотъемлемой сигаретой, приглашала меня в ателье, чтобы поговорить о самых новых картинах. Генрик после приветствия уходил в свое помещение, не навязываясь ни жене, ни ее гостье. С другой стороны, их домашний ритуал включал ночные встречи на двоих. Они сидели и разговаривали до утра.

Как я уже вспоминала, они работали отдельно, за закрытой дверью. Генрик часто не выдерживал и требовал оценки Тересы: „Скажи сейчас же, который из этих трех проектов тебе больше всего нравится?”. Oна наоборот. Запрещала мужу заходить в мастерскую, прежде, чем картина была закончена. Или, если у нее с полотном возникали какие-то проблемы. Тогда он упрямился, не хотел смотреть работу жены. Иногда оценки бывали суровыми: „Это можешь снять со штатива, ничего здесь еще не происходит”. Понговска впадала в отчаянье. Они страшно ругались, но, как она признавалась, он был всегда прав. Однако „Прежде, чем я встретила Генрика, я использовала больше краски”, признавалась художница.

Случалось, что артистка начинала рисовать днем, но не замечала, когда смеркалось, затем ночь… Рисовала в потемках, ее глаза как-то привыкли к темноте. Утром Тереса получала от мужа листики, вложенные под дверь мастерской. „T. наибольшее сокровище, добрый день. Я хочу быть добрым днем”; или „Прошу не открывать. Комната, полная любви к T.”

Красиво, правда? Kаждая женщина хотела бы получать такую корреспонденцию…

Через два года после смерти Генрика (2005), Teреса, которая собственно планировала очередную выставку, внезапно умерла. В собственном доме, после обсуждения очередного показа (должен был быть, и состоялся, хотя с опозданием, в столичной Галерее Графики и Плаката). После согласования многих деталей, после ухода куратора, она присела уставшая на лестничной площадке, под скульптурой ангела XVIII века. И… улетела.

Ушла в своем стиле – внезапно и без свидетелей. Потому что смерть не любит общества…. Так, как и рисование.

– Moникa Maлкoвскa
-Перевод: Лариса Верминская

TVP ЕЖЕНЕДЕЛЬНИК. Редакторы и авторы

„Глубже, чем мое знаю” – выставка живописи Teресы Понговской в Сопотской Государственной Галерее Искусства открыта до 08.01.2023