Вопреки распространенному мнению, Фукуяма в 1989 году не имел в виду, что с крушением коммунистической идеологии и надвигающимся распадом Советского Союза мир вступил в эпоху всеобщего счастья. Мыслитель, напротив, констатировал, что самосознание человечества достигло своих пределов, то есть, хотя мир разрывается и будет разрываться различными турбулентностями, однако была распознана общая закономерность политического и социального устройства.
Подписывайтесь на наш фейсбук
По мнению Фукуямы, этой образцовой моделью является западная либеральная демократия, которая во имя идеалов Французской революции — свободы, равенства, братства — устраняет извечное антагонистическое деление на господ и рабов. «Конец истории» означает, что при всеобщем удовлетворении потребности в признании происходит переход от исторического существования (борьбы) к биологическому существованию (потреблению).
Безальтернативность западной либеральной демократии стала догмой в странах бывшего Восточного блока в начале 1990-х гг. Этому способствовали политические элиты, проводившие памятные реформы. В России тоже не было иаче. Те, кто оспаривал парадигму Фукуямы в российской политике, оказались в антиельцинской оппозиции. Это были представители «великодержавного патриотизма» — коммунисты и националисты разного толка.
Хотя сам Ельцин отошел от проекта либеральной демократии в России уже в 1990-е годы, гайки были прочно закручены во время президентства Владимира Путина. Но именно тогда могло показаться, что Россия вступила в свой специфический «конец истории», который, однако, отличается от модели, указанной Фукуямой.
В случае с этой страной целью было бы преодоление раздирающих ее противоречий и конфликтов не только в первое десятилетие после краха коммунистической идеологии и распада СССР, но и в гораздо более широкой временной перспективе. Понятый таким образом «конец истории» стал бы диалектической кульминацией той драмы, которой была история России. Для этого самосознание русского общества должно было бы заключить вечный договор между царизмом и «диктатурой пролетариата», Европой и Азией, традиционализмом московского православия и светской современностью и так далее.