Этот вопрос висит в воздухе, словно «веревка» в доме повешенного. Культурные люди довольствуются аллюзиями: эрудиты вначале упоминали Мартовские Иды* (15 марта), а потом стали утешать себя тем, что «по православному календарю они на две недели позже». Из Израиля можно было услышать шутки о том, что «в этом году мы наконец-то сможем отпраздновать Пурим как следует» (как известно, этот праздник, отмечаемый в этом году в ночь с 16 на 17марта чествует избавление еврейского народа от персидского гонителя Аммана, как описано в книге Есфирь). Польские наблюдатели и политизированные граждане множат мемы, журналисты прямо спрашивают: есть ли шансы отстранить Владимира Путина от власти более-менее насильственным путем, в результате «дворцового» переворота?

Больших шансов, вероятно, нет (аналитики указывают на отсутствие сигналов о нелояльности или расколе в силовых структурах, отвечающих за безопасность президента России), а сами вопросы, вероятно, возникают от безысходности: поскольку российская сторона продолжает свою преступную войну против Украины, не боясь ни потерь, ни санкций - что, кроме ликвидации самого главного человека в государстве, могло бы её остановить?

Однако эти вопросы возникают и по другой причине: мы знаем, как часто российских правителей убивали представители их ближайшего окружения — и подобные поступки были не столько результатом личной мести или конкуренции, сколько инструментом стабилизации или исправления системы власти.

Я акцентирую внимание на этих обстоятельствах, потому что только они позволяют правильно отличать русский опыт от истории Европы, в которой ведь тоже имели место сотни цареубийств. Началось с Юлия Цезаря (хотя на самом деле гораздо раньше), потом то и дело мелькали кинжалы, шпаги и лезвия гильотин, от которых, как пел Яцек Качмарский, оплакивая Людовика XVI, "хрустели шеи под белыми жабо".

На головы коронованных особ поднимали руку (вменяемые и невменяемые) анархисты и доминиканцы, их ликвидировали в результате политических процессов (Карл II), их расстреливали по всей Евразии - от Византии до Лондона, от замков раннефранконских правителей (подсчитано, что к тому времени около 40 коронованных особ погибли от рук соперников в эпоху Каролингов на территории от Пиренеев до Рейна) до польской Гонсавы, где в 1227 г. пал принц Лешек Белый.

Неизвестные участники преступления

Однако, даже если мы отсеем смерти от рук сумасшедших, явных врагов или ревнивых супругов, европейские «политические цареубийства» в основном совершались открыто. Преступник либо хвастался своим преступлением, либо раскаивался; иногда доживал свои дни, а чаще сам погибал от руки мстителя. Однако всегда называли своими именами как убийцу, так и сам акт убийства. Конечно, могло случиться, что, как в «Гамлете», брат влил яд в ухо брату, имитируя смерть от естественных причин, и о некоторых таких поступках мы не знаем до сих пор. Иначе на что бы жили авторы очередных нашумевших исторических книг?

Но, как правило (что можно объяснить как европейской любовью к правде, так и перманентной политической раздробленностью континента, его неизлечимым плюрализмом), заказчики, исполнители и обстоятельства покушения были хорошо известны. А в России по-другому. Еще в 1174 году князь Андрей Боголюбский был до смерти забит боярами, по тогдашнему обычаю. А потом - потом только тайна, вырванные языки, высылка свидетелей на каторгу и никаких ночных перешёптываний его родственников.

А началось всё с царевича Дмитрия.

Это был милый и невинный мальчик, гулявший по березовой роще в горностаевой шубке, светловолосый и светлоглазый (по крайней мере, таков он на сентиментальном полотне Михаила Неверова 1899 года); ведь, по свидетельству одного из первых английских путешественников, посетивших Москву того времени - Джона Флетчера, он удался в папу, Ивана Грозного: «говорят, что он особенно любит смотреть, как перерезают глотки баранам и что он с радостью тыкает палкой в гусей и кур, пока те не умрут», — сообщает Флетчер в трактате «О Московском государстве».

Вылитый папаша! - только слегка внебрачный, потому что он родился, так сказать, от наложницы покойного царя, к тому же не первой. И в то же время - претендент на престол. Итак, как только Москва после смерти Ивана Грозного перешла к его сыну Федору I, первым его решением было выслать своего двухлетнего сводного брата вместе с матерью, мамками и слугами под усиленной охраной в Углич на Волге, за 250 вёрст от столицы.

Неудачные «ножички»

А в Угличе - идиллия: березки, овцы, гуси, куры - только слуги маленького Дмитрия, нанятые для дегустации блюд, часто страдали неизлечимыми желудочным болезнями. Ничто, однако, не нарушало идиллии, ничто не предвещало беды, никто не верил слухам о том, что маленькие проказники костью стояли в горле — как у царя Федора (ожидавшего наследника мужского пола), так и у боярской фракции, не желавшей сильного правителя. До того злополучного дня, 15 мая 1591 года, когда девятилетний царь под бдительным оком кормилицы и двух слуг начал играть вместе с четырьмя младшими детьми в «ножички», точнее — в её древнерусскую версию «чушки», где все встают на начерченную линию и давай кидать нож — кто кинет дальше всех, да так, чтобы он воткнулся в землю.

Бросали, бросали (Димитрий, конечно, дальше всех) - и вдруг, по рассказу кормилицы, у мальчика случился приступ "черной беспомощности", как тогда называли эпилепсию. Его глаза метнулись к затылку, он начал дрожать в конвульсиях - и так неудачно, что попал в правую сонную артерию ножичком, зажатым в руке. Мгновенье - и нет царевича.

Невролог ехидно заметил бы, что во время эпилептического припадка большинство мышц расслабляются, так что невозможно что-либо удержать в руке и уж тем более с профессиональной точностью перерезать шею сбоку до спинного мозга. То ли жители Углича обладали подобным знанием, то ли просто были подозрительны — в любом случае, услышав звук колокола, извещающего о несчастье, схватили и разорвали в клочья большинство взрослых, присутствовавших на месте несчастного случая. И это было только началом путаницы.

Через четыре дня из Москвы прибыла особая следственная комиссия, в которую, кроме митрополита Галасия и нескольких диаконов, входил Василий Шуйский — будущий царь, в то время один из деятелей боярской «фракции».

Следствие длилось два месяца, допросили – ах, около 150 свидетелей! - сохранилась даже чистовая копия описания этого случая, представленная Думе через два месяца после трагедии. Вердикт был ясен: царевич Дмитрий стал жертвой несчастного случая. Чтобы ярче показать свое негодование по отношению к клеветникам и охотникам за сенсациями, Василий Шуйский повелел, чтобы колоколу, в который били, чтобы оповестить о смерти ребенка, отрезать язычок («как отрезают язык клеветнику»), а сам безмолвный колокол сослать, враз с виновниками переполоха, в крепость Пелым за Уралом, на окраине тогдашнего мира.

Как оно было на самом деле - через 400 лет сказать невозможно, и даже вскрытие Цесаревича (о котором скажем через минуту) многого бы не дало. Показательной же тут является огромная изворотливость, так сказать, отношений и договоренностей, исходящих от власти.

… А вы всё по комитетам

В 1591 г. боярин Василий Шуйский закрепил своей подписью итог следствия, вынесшего вердикт относительно случая с царевичем. Четырнадцать лет спустя, в 1605 году, когда Дмитрий Самозванец, Лже-Дмитрий, воссел на московском престоле, яко чудом уцелевший в Угличе царевич (историю его выдуманного и вероятного пути к престолу здесь опустим, хотя она и заслуживает внимания), Василий Шуйский с тысячами растроганных подданных признал в нём сына самого Ивана Грозного и законного наследника престола после узурпатора Годунова.

И наконец, когда через 10 месяцев, в мае 1606 года, в Москве вспыхнуло восстание против Лже-Дмитрия (по наущению Шуйского) и на кремлевский престол после торжественной коронации в Успенском соборе воссел царь всея Руси Василий Шуйский, одним из первых его решений было… назначение комиссии для подтверждения смерти царевича Димитрия в Угличе 15 лет тому назад!

Цель этой комиссии была, по крайней мере, ясна: она состояла в том, чтобы не допустить появления на Руси новых самозванцев, которые будут множиться, как головы отрубленного дракона. Но и её результат тоже впечатлил.

Приезжие, во главе с митрополитом Филаретом из набиравшего вес рода Романовых, отправились в Углич, где после вскрытия гробницы, как и следовало ожидать, по храму разнесся сладкий аромат, и невредимое тело девятилетнего мальчика было извлечено из саркофага с горстью орехов в руке. На пути у процессии, двигавшейся в сторону Москвы, оказался царь Шуйский — и, увидев ее в селе Таинском, сразу узнал несчастного сына Ивана Грозного.

Так же поступила и его мать Марфа (год назад раздёрнувшая шторки кареты, чтобы обнять чудесным образом оставшегося в живых Самозванца!) Так же поступили и москвичи. Жертву убийц Бориса Годунова быстро вознесли на алтарь - и только колокол провисел восточнее Урала до конца XIX века.

Судьба памяти царевича Димитрия была крайне бурной - однако именно она стала матрицей для последующего решения сложных династических вопросов.

Вот - Петр III, несчастный супруг Екатерины II, преждевременно облысевший после приступа оспы и ненавидимый народом за то, что слишком привязался к немецкой муштре.

Приступ колик и лицемерия

Его свергли в результате военного переворота 2 июля 1762 года и отправили под охраной в Ропсский дворец под Санкт-Петербургом. А там? Какой-то приступ, как засвидетельствовали два лейб-врача, геморроидальная колика - вещь обыденная, однако сомнения остаются. Ведь накануне смерти видели двух придворных анатомов, подъезжающих в экипаже, с пилой для вскрытия, слишком длинной, чтобы поместиться в саквояже. А то вдруг выслали куда-то доверенных царских слуг. Надзиратель за казенным арестантом Алексей Орлов, тогдашний любовник императрицы, писал ей:

«Матушка заступница наша императрица! Как объяснить, как рассказать, что случилось? Не поверишь слуге твоему верному, но, как перед Богом, говорю тебе правду. Матушка, готов умереть, но и сам не знаю, как это несчастье приключилось. Если не простишь, мы пропали. Матушка, он скончался. Никто из нас этого не хотел, да как бы мы осмелились поднять руку на императора? И вот, Ваше величество, горе случилось. Он начал спорить с князем Федором (Барятинским) за обедом, и не успели мы их разнять, как он помер! Не помню даже, что мы сделали, но все мы как один виноваты и заслужили смертный приговор. Пожалей меня, хотя бы из любви к брату моему! Я покаялся, и теперь ничего не скажешь. Прости или прикажи поскорее нас прикончить. Белый свет мне не мил. Мы тебя прогневали и прокляты будем навеки».[1]

Итак: как же нам поднять руку — но кто-то же поднял. Мы не планировали, но это произошло, как и предсказывалось. Ответственность размылась: во-первых, нас было много, во-вторых - пьяных... И все - двусмысленно, как в "Смерти Эцюша" Парницкого: одни и те же слова, вроде означают одно, а на деле - второе, их можно понимать и так, и эдак. За два дня до кончины императора тот же Орлов написал (но приводим по копиям, сделанным в середине XIX века князем Растопчиным — ничего ли он туда не добавил? Никто ли этого не редактировал?):

«Ваше Величество, урод наш очень занемог и охватила его нечаенная колика. Он теперь так болен, што не думаю, штоб он дожил до вечера и почти совсем уже в беспамятстве, о чём и вся команда здешняя знает и молит бога, штоб он скорей с наших рук убрался. [1] Боюсь гнева вашего величества, как бы она не соизволила принять против нас каких-либо необоснованных подозрений, и чтобы мы невольно не стали причиной смерти за то, что так много сделали вашему величеству…».

Офицерская честь в середине 18 века была в цене. Орлов и другие офицеры могли запланировать государственный переворот и убийство бывшего царя, но не могли сами наложить на него руки; это стало бы пятном на их репутации — ведь они принесли ему присягу. Необходимо было найти нескольких гражданских, которые бы затеяли драку, подстрекаемые господами в мундирах. Они должны быть достаточно пьяны для того, чтобы их вспыльчивость переросла в драку, чтобы потом всем говорить, что упились до беспамятства, но не настолько, чтобы падать с ног. И хорошо бы им поскорее исчезнуть со двора: вот большинство из них и погибли через несколько лет, при подавлении пугачёвского бунта.

Претендент с возу, императору легче

Концы в воду... Иван VI, рожденный в 1740 году от одной из дочерей Петра I, царствовал всего год и месяц: свергнутый с престола царицей Елизаветой ещё до того, как у него прорезались зубы, остаток жизни провел сначала в холодной келье сибирского монастыря, а затем в Шлиссельбургской крепости. Уже Екатерина отдала приказ гвардейцам расстрелять его не только в случае попытки побега, но даже — если царевича выпустят по предъявлении её же указа, а затем - внушила одному из поручиков, Василию Мировичу, прикончить несчастного монарха.

Во время попытки восстания в Шлиссельбурге Иван VI был зарезан, а Мирович был четвертован на одной из петербургских площадей за государственную измену. Претендент с возу - императору легче... Ивана VI "стерли из памяти" почти до конца царствования Романовых. Уже через месяц после его свержения царица Елизавета приказала изъять монеты с его изображением, а через два года владение ими считалось антигосударственным актом — и сегодня они входят в число самых ценных: всего за медный грошик можно запросто получить 25 тысяч долларов.

А Павел I, сын несчастного Петра III, запомнился полякам в довольно хорошем свете благодаря тому, что, будучи на престоле, в ноябре 1796 года, назло тени ненавистной матери выпустил Тадеуша Костюшко из казематов. В ночь с 23 на 24 марта 1802 года, ровно в полночь, в его спальню ворвалась дюжина мужчин. Суета, запах пота и страха, императора всея Руси вытаскивают из-под балдахина в ночной рубашке, приказывают подписать акт об отречении, он отказывается, начинается потасовка, словно на школьном дворе, "но - держите руки при себе", один толчок, другой, сильнее - в конце концов Платон Зубов, последний любовник Екатерины II, ударяет его в висок золотой, усыпанной рубинами табакеркой (вот вам мамина месть из могилы!). Пьяный грузинский князь Яшвили тянется к кушаку и начинает цесаря душить, причем, по другой версии, не Яшвили, а Татаринов, командир одного из полков. Вшестером накинулись на него, клубком по полу, а в десять уже пили шампанское за ужином, да полными бокалами; канцлер же Беннингсен с отвращением вышел в коридор полюбоваться на висевшие там итальянские ведуты…

Я немного адаптировал эту сцену, чтобы она больше походила на кадры суда над Берией из нашумевшей комедийной драмы Армандо Ианнуччи «Смерть Сталина» 2017 года — но на самом деле её не нужно было особо приукрашать. Всё тот же скачок, сбрасывающий все формы, как будто лишнюю одежду – вместо тщательных и дотошных формальностей, званий и порядка выступлений - толкотня мужчин средних лет.

Ах, везде предательство!

Слышны вздохи, проклятия, удары, наносимые без той красоты, которая может быть в поединке или бою равных. Некомпетентные, жестокие удары, которые калечат, а не убивают, удары людей, привыкших к сидячей работе, напуганных тем, что размеренные шаги в коридоре означают окружение, и тогда им не будет пощады. Вот почему им срочно нужен совершившийся факт, даже если он должен быть осуществлен табакеркой, пепельницей или ножкой стула.

И эти чудные строки Януша Шпотанского из поэмы «Царица и зеркало» (1974) очень подходят как к образу Петру III, так и Павла I, и Берии. Как к Брежневу. Так и к их многочисленным преемникам.

Царицы в страхе: «А! А!! А!!!"
Содрогаются стены Кремля,
так что словно падает Москва,
и кажется: трещит земля!
Полки стоят уж наготове,
и ядра в пушках уж лежат.
У маршалов бескровны лица,
Охранники спешат, спешат,
в руках сжимая автоматы!
Ворота падают: бах! бах!
Вторые, третьи — снова, снова!
А по углам таится страх,
а с ним предательство повсюду!

– Войцех Станиславский

– Перевод Кирилл Захаров

Литература:
[1]. Песков А. М. Павел I. – 4-е изд. – : Молодая гвардия, 2005. – (ЖЗЛ). – ISBN 5-235-02843-0.