Среди детей дошкольного возраста список лучших шуток уже много лет открывается вопросами о "вершине" (наглости, смелости, глупости) с не всегда цензурными ответами. Решение Эмира Кустурицы принять назначение на пост главного режиссера Театра Российской армии за два дня до начала вторжения Москвы в Украину звучит как шутка из этой серии. Вершиной чего было этого?

И чего вершиной была отставка с этой должности через неделю? Хотя режиссер мог бы бравурно поставить одноактную пьесу в Херсоне, который только что был занят русской армией – или, еще лучше, в Чернобыле?

Возможно, как это часто бывает с режиссерами в возрасте семидесяти лет, Кустурица уже создал свои лучшие работы. Независимо от каннских венков из золотых пальмовых ветвей и прочей церемониальной флоры, большинство читателей наверняка видели и помнят фильм "Подполье". (1995), а также "Белая кошка, черный кот". (1998) или "Аризонская мечта" (1993). Гораздо меньше людей, вероятно, знают его более ранние или более поздние, столь же пронзительные фильмы: "Жизнь как чудо" (2004) или "Помнишь ли ты Долли Белл". (1981).

Еще сложнее перечислить работы последнего десятилетия: в 2007 году Кустурица снял свой последний полнометражный фильм – "Обещай мне", более известный под оригинальным сербским названием "Завет". Затем последовали только два среднеметражных фильма, вошедших в так называемые антологии фильмов с очень ограниченным прокатом, и два полнометражных документальных фильма: портрет Диего Марадоны в 2008 году и, десять лет спустя, радикального левого президента Уругвая Хосе Мухике ("El Pepe: Una Vida Suprema").

Неоконченная эпопея

Гораздо длиннее список заявленных, начатых и заброшенных фильмов. Чего там только не было! Эпическая фреска о Чингисхане, жуткая история о мексиканском повстанце Панчо Вилья, комедия о ближневосточном конфликте "Cool water", и опера, и роман-переложение "Преступления и наказания", и сериал об албанских торговцах человеческими органами, и фильм о молодости Иосифа Джугашвили, снятый совместно с Алексеем Балабановым...

Если все-таки какой-либо из этих фильмов будет снят, он обязательно будет стоить просмотра. Потому что Кустурице удалось то, о чем мечтает каждый режиссер: быть узнаваемым с самого первого момента, по ритму, фразе, светотени. Как я писал много лет назад для читателей Aspen Review – у режиссера с этим проблем нет: в каждом фильме мы могли рассчитывать на рыбьи жабры, шов белого платья и медь труб.

Были попытки приручить его титулом "балканский Феллини", но это "мудрость" взята явно из словаря клише. Режиссер, родившийся в Сараево, просто хранит такую же, как и известный итальянец, верность маленькому городку, из которого он уехал навсегда, плюс, возможно, чешскую чувствительность к "голосам бедных людей" и мальчишеское увлечение буффонадой.

Только вот его детство в Боснии было более костлявым, чем увиденное в контрабандном "Амаркорде" детство Феллини в Римини. Коммунизм рано показал Кустурице свои три неотъемлемые черты: уродство, жестокость и склонность к пустым постановкам.

Все это ему удалось запечатлеть уже в первом полнометражном фильме "Помнишь ли ты Долли Белл?". Сараево, показанное там: пыльное, с босоногими мальчиками, восторженно бегающими вокруг цепочной карусели, в клубах угольного дыма, который никак не может выйти из котловины между горами, застревает в воображении каждого зрителя глубже, чем ведуты османских времен, распиаренные арт-менеджерами.

И с тех пор так было всегда: грохот выстрелов, шляпа, надвинутая на затылок, три истины жизни – рождение, совокупление и смерть. Вместе со спором саксофона и скрипки они составляют режиссерский характер творчества Кустурицы, а для миллионов зрителей – суть "Балкан". "Если хочешь, чтобы весь мир узнал тебя, расскажи историю своей деревни" – еще одна банальность, оказавшаяся правдой.

Эти произведения останутся в культуре. Даже такое роковое и нечестивое решение, как принятие должности инженера человеческих душ в самой агрессивной армии в современном мире (и бегство от этой функции через черный ход), не меняет этого.

Именно в тоталитарных системах творцы были "выброшены на свалку истории" и обречены на смерть (в лучшем случае гражданскую) и забвение тогда, когда они делали выбор "против течения" общественного мнения – или, скорее, того, что правители считали общественным мнением. "Примадонна одного сезона" – писала "Трибуна Люду", орган ПОPП, о Мареке Хласко, когда тот решил эмигрировать в 1958 году. "Предатель" – писали о Чеславе Милоше, который сделал это семью годами ранее, и о Василе Стусе, который при жизни не увидел напечатанным ни одного тома своих стихов.

Но нет, Кустурица – не примадонна одного сезона, а режиссер многих сезонов. Независимо от того, будет ли он молчать после последнего промаха, или все-таки поставит что-нибудь на армейской сцене, когда, как он заявил в своем заявлении 1 марта, "наступят более спокойные времена", или, наконец, снимет одну из своих анонсированных картин (меня особенно интересует картина о Чингисхане).

Я иду молодой и гениальный

Я думаю о нем с уважением и сожалением, но в первую очередь не о его фильмах, а о красочном пути взбалмошного художника. И о смеси своенравия, бунтарства, гнева и склонности к провокациям, которая привела его от роли enfant terrible югославского кино, высмеивающего штампы и пустозвонство титоизма, к одной из многих марионеток в путинском пропагандистском "цирке" – цирке, из которого, я надеюсь, он начал уходить.

Однако он был членом клуба несколько лет, несколько долгих лет. Он не повязал себя так "плакатно" и крепко как Стивен Сигал или Жерар Депардье, не распространял политические или интеллектуальные аргументы для оправдания политики Владимира Путина, как куча политиков и правых и левых интеллектуалов, от Ноама Хомского до радикалов из немецкой AfD. И все же он дрейфовал в сторону Кремля. Что склонило в ту сторону чашу весов этой судьбы?

"Он родился" – такими словами начинается каждая скучная биография. Но в случае Кустурицы решающим является то, что он родился в 1954 году в Сараево, в семье, которая в то время идентифицировала себя как "боснийская", хотя сегодня стоило бы сказать югославская. Родители будущего режиссера идентифицировали себя как боснийцы, то есть не хорваты и не сербы, но в то же время не чувствовали никакой связи ни с исламом, который исповедовали уже тогда во многих боснийских семьях, ни с корнями, уходящими в османские времена.

Его отец – обаятельный, яркий, не противящейся рюмке, – работал в республиканском министерстве информации редактором среднего звена. Он был достаточно умен (и с годами все более циничен), чтобы воспринимать с долей скепсиса напыщенность местных мздоимцев и пропагандистских фанфар, но в то же время искренне, как и многие босняки, был убежден, что Югославия эпохи Иосипа Броз Тито представляла собой историческую возможность для Западных Балкан.

Шанс модернизироваться, занять прочные позиции в мире и разорвать спираль братоубийственной войны, которая началась еще в Средние века и была столь трагична во время недавней войны, – на боснийских землях в 1940-х годах каждый воевал с каждым с невообразимой для нас жестокостью.

Хотя спустя годы Эмир пересмотрит историю своей семьи (об этом будет сказано ниже), из своего семейного дома, о котором он с нежностью пишет в автобиографии "Где я в этой истории", также изданной в Польше, он вынес отеческое отношение к Югославии: аппаратчики смешны и иногда угрожающи, но Югославия – великая ценность, общий дом, не позволяющий разгореться старой бойне.

Я иду молодой, гениальный

И именно с этим убеждением он отправился в мир – молодой, гениальный, прямо из средней школы (положение его отца сыграло здесь роль) в легендарную, даже после трагического конца Пражской весны, киноакадемию (FAMU) в Праге, где все еще витал дух Милоша Формана и Иржи Менцла. Он соответствовал своим мастерам и встречался с ними лицом к лицу, а не видел их улыбающимися на портретах.

"Отец в командировке" (1985), рассказывающий с перспективы ребенка о драматических годах конфликта Тито с Иосифом Сталиным и репрессиях, которым подверглась "московская фракция" в Югославии, принес ему номинацию на "Оскар", а в Каннах – первую "Золотую пальмовую ветвь" и премию Фипресси. Вручая "Золотую пальмовую ветвь", Форман назвал его "надеждой европейского и мирового кино".

Кустурица, как уже говорилось выше, оправдал эту надежду. Распад Югославии он воспринял с горечью и отчаянием, а не как время "борьбы за независимость" (что свойственно точке зрения хорватов или словенцев), для него это было время, когда мирный дом был подожжен и разрушен бандой сумасшедших. В конце концов, именно так изображен конфликт 1991–1995 годов в блестящем "Подполье" и в его последующих фильмах о войне в Боснии.

Именно тогда начался его разрыв с "мейнстримом", который стал очевиден уже в 1992 году. Это были первые намеки на будущий конфликт: его обвинили в неприсоединении к всеобщему осуждению сербских сил, осаждающих и бомбящих Сараево, на что он ответил в "Le Monde" (в то время он жил во Франции) эмоциональной, как и все, что он делает, статьей "Европа, мой город горит!".

Можно только догадываться, как он разрывался в то время, вплоть до границ шизофрении: Югославская народная армия (ЮНА), которой командовали из Белграда, обстреливала его любимый город, но в то же время это была ЮГОСЛАВСКАЯ армия, защищавшая, возможно номинально, разрушаемое единство!

Это важный комментарий к сегодняшней позиции Кустурицы – но также и важный его первый шрам. Режиссер не принимал однозначно сторону Белграда ни как пропагандист, ни как "доброволец", но фильм "Подполье" был снят в рамках совместного производства французских инвесторов и югославского государственного телевидения – он не мог не понравиться Белграду. Еще важнее то, что он так и не простил Билли Клинтону и Джону Мейджеру их участия в конфликте и установлении Дейтонского мира, который с его, труднопостижимой для нас, точки зрения был – ну, точно, окончательной фиксацией распада.

В течение десяти лет ему удавалось не вмешиваться в большую политику и даже сторониться избирательных кампаний. На парламентских выборах в Сербии в 2007 году он был членом комитета поддержки Демократической партии Сербии (ДПС), правоцентристской партии тогдашнего премьер-министра Воислава Коштуницы.

В том же году потрясенный событиями, воспринимаемыми им как очередной акт "дезинтеграции", он принял участие в кампании "Солидарность – Косово – это Сербия". Во время дебатов о форме статуи Стефана Немани (основателя династии Неманичей, правителей средневековой Сербии), он бросил весь свой авторитет на поддержку победившего в итоге, довольно напыщенного проекта русского скульптора Александра Рукавишникова.

Однако в те годы для него важнее политических предприятий, режиссуры и визитов в Кремль были другие проекты: строительство городов из дерева, камня и воздуха.

Боснийский Фицкарральдо

Все началось с дерева. Всматриваясь в массив Златибора, горы, расположенной на границе между Сербией и автономной Республикой Сербской в Боснии, вскоре после съемок фильма "Жизнь как чудо" Кустурица построил город-скансен под открытым небом, причем живой скансен.

Масштаб замысла был подобен изображенному в фильме "Фицкарральдо" Вернера Херцога, где главный герой, фантазер и мечтатель, тянет в гору пароход весом в триста тонн... Кустурица, поклонник Херцога, сначала использовал декорации из своего фильма, а затем с помощью тракторов и камазов свез старые дома со всей Боснии и Сербии. Некоторые усадьбы он построил с нуля, а в самом центре участка основал деревянную церковь, посвященную Святому Савве, покровителю Сербии и сербов, также построенную в несколько сказочном "старосербском" стиле.

Так появился Дрвенград, "деревянный город". Скансен ли? Скорее это тематический парк: идеальная, воображаемая, вневременная Сербия, в которую приезжают школьные экскурсии, молодожены и пенсионеры со всей страны, чтобы, как они заявляют, в полной мере надышаться своей родиной.

Только Дрвенград даже не пытается притвориться обычной деревней – счастливой, ленивой и забитой. Новоприбывшие – как я однажды описал в Aspen Review – бродят по улицам, носящим имена Иво Андрича, Марадоны, Бергмана и Че Гевары, в тавернах они пробуют "исконно сербские" блюда, запивая их (кока-кола запрещена) сливовым бренди или фруктовыми соками марки "Che", привезенными с Кубы. Побывав там и утолив голод, они могут спуститься в, естественно, подполье.

Под поверхностью Дрвенграда уже нет места для дерева. Под потолками из армированного бетона находится библиотека, где собрана историческая литература, самый современный в Сербии кинозал и баскетбольный зал – дань отца-основателя победам сборной Сербии. Весь Дрвенград – символ "вечной Сербии" – на самом деле является одним большим симулякром на склонах, матрицей, усыпанной стружкой.

Кустурица не остановился на дереве. В двадцати двух километрах к востоку находится исторический город Вишеград, известный своим шедевром XVI века – основанным Мехмед-пашой Соколлу мостом, который перекинут через Дрину, героем одного "нобелевского" романа и десятка других. Именно там, в самой заброшенной части города, который находится в Боснии, но в границах автономной Республики Сербской, стремящейся к фактической независимости от враждующего с ней Сараево – Кустурица начал возводить еще одну капсулу времени: "Каменный город" (Каменград).

Город, со временем переименованный в "Андричград" (Город Андрича) – это воплощение городской, современной и идиллической Боснии: немного 17 века, немного времен Франца Иосифа. Но в то же время он является по сути сербским: в городе есть памятники Андричу и правителю-поэту Петру II Петровичу Негошу, а православных церквей в нем больше, чем караван-сараев.

Андричград с его немногочисленными оседлыми жителями, хотя и построен из известняка и бетона, выглядит как съемочная площадка – и даже немного похож на нее: именно здесь Кустурица должен был снимать "Мост на Дрине" по мотивам самого известного романа Андрича. Город-скансен был флагманским проектом Республики Сербской в Боснии. Официально власти Республики вложили в него от 10 до 15 миллионов евро, неофициально – в разы больше, поручив заботу о проекте государственному лесничеству, электростанциям и управлению автодорог РС. И все же – отчасти из-за политического клинча в БиГ, а отчасти из-за экономического кризиса – по улицам Андричграда свищет ветер.

Точно так же нет новостей о кинофестивале, запущенном Эмиром в Дрвенграде. "Кустендорф" (в придуманном, псевдонемецком названии прекрасно слышно "Куста", вечное прозвище режиссера, придуманное от его фамилии) в 2008 году открыл сам Никита Михалков.

В 2014 году Одри Тату и Моника Беллучи были почетными гостями, а полный список музыкантов, авторов и режиссеров, которые за эти годы побывали в массиве Златибор, удовлетворил бы редактора любого иллюстрированного ежемесячного журнала.

Сидя в жюри, Брайан Ферри и Дэвид Гилмор, Джим Джармуш и Маржан Сатрапи, Аббас Киаростами и Ян Гржебейк пересмотрели здесь несколько сотен фильмов.

Сегодня громких имен стало меньше, а формат фестиваля свелся к обзору короткометражных фильмов. Тем не менее фестиваль, софинансируемый правительством Сербии, проходит каждый год, и в состав жюри, среди прочих, входит великий сербский актер Мики Манойлович, которого, несмотря на прошедшие годы, узнает каждый, кто видел фильм "Подполье"...

Выкрест

Но самое главное происходит не перед камерами. В важный для сербской символики день Святого Георгия (Юрьев День), 23 апреля 2005 года, Эмир Кустурица был крещен в черногорском монастыре Савина, приняв имя сербского короля и святого XII века Стефана Немани – уже упоминавшегося здесь первого представителя могущественной династии, а также основателя монастыря Хиландар на полуострове Афон, колыбели и сокровищницы сербской культуры.

Когда речь заходит о Кустурице, мы пишем и, наверное, будем продолжать писать, так как и энциклопедии – "Эмир", но на самом деле он уже 17 лет как Неманя. Неманя Кустурица, который переосмыслил корни не только себя, но и своей семьи, заявив в интервью Guardian: "Мой отец был атеистом и всю жизнь считал себя в глубине души сербом (...). Да, возможно, мы были мусульманами в течение 250 лет, но еще до этого мы были православными, и в глубине души мы всегда оставались сербами: религия не может изменить такие вещи. Мы стали мусульманами только для того, чтобы "пересидеть" турок".

Может, так оно и было, а может, и нет. История Боснии знает множество семей, которые в XV или XVI веке, после того как Османская империя захватила эти земли, приняли ислам (по иронии судьбы, в соответствии с мусульманской традицией "такия"), иногда для того, чтобы выжить, чаще просто чтобы быть "подданными первой категории". Игра на выживание обычно не удавалась – потому что, как мы знаем, в конце концов ты становишься тем, за кого себя выдаешь, – но память о переходе и мусульманских "марранах" жива в Сараево.

Мы не знаем, были ли это действительно корни рода Кустуриц, но главное в поступке Эмира/Немани – это желание "вернуть" себе идентичность. Уже не "мягкую" и ностальгическую, т.е. югославскую, которая, к тому же, потерпела крах, а православную идентичность: сербскую, да и более обширную.

Этот маршрут, извивающийся не хуже Дрины, приводит, в свою очередь, к историческому восхищению Москвой. В Сербии – и не только там – Москва воспринимается как покровитель и поддержка, по крайней мере, с XVIII века. Этому способствовала как большая политика (соперничество между Россией и Османской империей открывало возможности для подданных последней), так и переплетение политики и религии: "Третий Рим" был опорой для исповедующих православие.

За этим, однако, стояло восхищение русской культурой и государственностью, более глубокое, чем конфликт Сталин–Тито. И первой из тех наград, которые Кустурица получил в Москве, стала премия Фонда православных народов, врученная ему через четыре года после крещения Патриархом Кириллом. Кустурица разделил награду с другим лауреатом: тогдашним Президентом Российской Федерации Дмитрием Медведевым.

Вечный enfant terrible

А потом пошло-поехало: празднование переизбрания Владимира Путина в 2012 году и запоминающиеся цитаты из тоста: "Если бы я был англичанином, я бы ненавидел Путина. Если бы я был американцем, я бы боролся с ним. Если бы я был русским – я бы проголосовал за него". Поддержка аннексию Крыма в 2014 году. В 2016 году – еще одна кремлевская награда, орден Дружбы, за который он поблагодарил хозяина (церемония проходила в Кремле) на русском языке. Так почему бы не принять предложение, которое позволит поставить отличный спектакль?

Смесь влияний, шаблонов и боли, стоящих за этими решениями Кустурицы, столь же убийственна, как и смесь ракии, вина и пива, которую вливает в себя на протяжении большей части фильма без видимого вреда Марко, один из двух главных героев "Подполья".

Она заключается в отчаянии по поводу распада бывшей родины, что влечет за собой неприятие "сепаратизма" и поддержку проектов "захвата земель". Антиамериканизм режиссера тоже родом из 1990-х годов – он поверхностный, как у Майкла Мура (который, кстати, был частым гостем на фестивале в Кустендорфе), и основан на убеждении, что янки – это сплошное насилие, гамбургеры, и никакой культуры.

К тому же – привязанность к Москве как к историческому величию, восприятие Москвы как вечной защитницы православия, глубокая убежденность в важности местной идентичности, собственного имени – и страх (кто скажет, что необоснованный?), что современный мир стирает эту идентичность, иногда из идейного неприятия, чаще – потому что такова логика глобализма.

И наконец – своенравие. Дикое своенравие, радость быть enfant terrible, всегда одинаковое: именно оно заставило его, 24-летнего дебютанта после академии, снять в своем первом фильме для телевидения БиГ, "Невесты идут" (1978), сцены настолько чувственные, что заранее было ясно: замшелые партийные цензоры не одобрят его прокат.

Именно своенравие подсказало 45-летнему режиссеру и знаменитости, обожаемой на Западе, вставить фразы в честь генерала Радована Караджича, преследуемого Гаагским трибуналом, в песни "No Smoking Orchestra", с которым он гастролировал от Парижа до Лос-Анджелеса. Именно оно заставило 65-летнего основателя фестиваля в Кустендорфе разработать орден в форме яйца для победителей – золотого или серебряного. Именно с ним он покорял салоны, растрепанный, непричесанный, захлебывающийся ракией, ругающийся, смеющийся, побеждающий.

И с этой мыслью, мыслью схватившего Бога за бороду, он оказался в Кремле. Это просто показывает, насколько чертовски осторожным нужно быть, когда своенравие является единственным компасом.

– Войцех Станиславски

– Перевод Денис Куценко